— Я не потерплю, — прошипел Эррера, — чтобы кто-то учил меня считать.
— Господа! — Губернатор был вынужден встать между комиссарами, дабы избежать драки.
— К тому же, — не унимался Идьятре, — есть обстоятельство, делающее неприемлемым ваше предложение.
— Нет! Такого обстоятельства не существует! — Голос у Эрреры дрожал.
— Еще как существует, сударь! — заявил Идьятре. — Если Патагонию отдать Аргентине, то ей будет принадлежать и полуостров Брансуик. А это значит, что Чили потеряет Пунта-Аренас, быстро-развивающуюся колонию, эту чилийскую, архичилийскую колонию, которая насчитывает уж две тысячи жителей и перед которой открывается великолепное будущее.
— Берите себе ваш полуостров, а если потребуется, то его несложно превратить и в остров, перерезав перешеек, — сказал Эррера, которого не сбил с толку этот в общем-то справедливый довод и у которого на все был готов ответ.
— Господа, господа! — умиротворяюще произнес губернатор. — Прошу вас успокоиться. Оставим все так, как создано природой! С нас достаточно суэцкой и панамской афер!
[108]
К тому же, на мой взгляд, предложение господина Эрреры неприемлемо, даже если полуостров Брансуик отойдет к Чили. Логично и справедливо, чтобы и Чили и Аргентина владели равными долями Патагонии и Магеллании. Это удовлетворит интересы всех.
Вне всякого сомнения, устами его превосходительства говорила сама мудрость. Любое другое решение было бы противоестественно и чревато дальнейшими конфликтами. К достижению такого результата и следовало прилагать усилия.
Но тщетно господин Агире пытался примирить противников, упорно стоявших на своем. Ни тот, ни другой не желали умерить свои притязания. По окончании встречи они, казалось, еще больше возненавидели друг друга, и можно было ожидать, что ссора закончится взрывом.
Очевидно было одно: поскольку оба государства претендовали на независимые территории — Патагонию, с одной стороны, Магелланию — с другой, — их интересы должны были учитываться в равной степени. Разумеется, речь шла не о том, чтобы спрашивать у теуэльетов и рыбников, хотят они быть чилийцами или аргентинцами. (Не проводить же, в самом деле, референдум!) Вопрос должен быть решен между двумя республиками. Сможет ли Аргентина перешагнуть через реку Негро, левый берег которой уже принадлежал ей? Удастся ли Чили перебраться через Анды, западный склон которых уже чилийский? Где, наконец, пройдет линия, разграничивающая территории?
К сожалению, господа Эррера и Идьятре не могли урегулировать этот вопрос. Доклады, которые они направят своим правительствам, естественно, не помогут принять правильное решение, и нет сомнения, что государственные мужи двух республик постараются получить сведения от более надежных и более уравновешенных людей.
Господин Агире, кстати, ничего не смог узнать от комиссаров о Кау-джере, оказывавшем влияние на огнеземельцев, якана и другие племена. Им не удалось повидать его ни на Огненной Земле, ни на каком-либо другом острове Магелланийского архипелага. Но, так как Исла-Нуэва, где живет этот человек, несомненно, отойдет к Чили, губернатор намеревался непременно установить личность таинственного «благодетеля».
Короче, из новостей, полученных господином Агире от комиссаров, которых он расспрашивал по отдельности, нельзя было заключить, каким образом добиться всеобщего согласия, как при сложившихся обстоятельствах заложить основы договора, по которому предстояло высказаться парламентам двух государств. Отношения же между господами Эррерой и Идьятре продолжали обостряться. Губернатор пытался склонить их к уступкам — тщетно, это только распаляло их взаимную ненависть. Кончилось же все дуэлью, в которой Идьятре получил пулю в правый бок, а Эррера — в левое плечо. К счастью, извлечь пули оказалось делом куда более легким, чем примирить неуступчивых противников.
После столь неудачных переговоров решением вопроса занялись в Сантьяго и Буэнос-Айресе. Тем временем Соединенное Королевство предприняло несколько угрожающих демаршей: флаг Великобритании все чаще появлялся в проливах Магеллании. И не было никаких гарантий, что однажды его не водрузят на каком-либо острове, а заставить англичан спустить свой флаг — дело не из легких.
Наконец 17 января 1881 года в Буэнос-Айресе чилийский и аргентинский комиссары подписали договор. Конечно, это были не Эррера и не Идьятре, иначе бы воз и поныне был там.
Следует напомнить, что на патагонской территории уже существовала демаркационная линия между Чили и Аргентиной. Она проходила по Андам, разграничивая западный и восточный склоны
[109]
, и прерывалась на пятьдесят втором градусе южной широты.
Итак, вот какое окончательное решение приняли оба правительства.
Начиная с пятьдесят второго градуса разграничительная линия шла в восточном направлении вдоль соответствующей этому градусу параллели до пересечения с семидесятым меридианом (72°20′21″ к западу от Парижского меридиана). От этой точки естественной границей служили вершины холмов Патагонии, идущие параллельно Магелланову проливу до мыса Данджнесс и мыса Вирхенес
[110]
.
Так была поделена Патагония. С Магелланией дело обстояло несколько иначе.
На территории Огненной Земли граница шла по долготе мыса Эспириту-Санто и далее к югу вдоль шестьдесят восьмого меридиана
[111]
(70°34′21″ к западу от Парижского меридиана) до пролива Бигл.
Таким образом, все территории, расположенные к западу, отходили к Чили, все, расположенные к востоку, — к Аргентине.
Что касалось архипелага, находившегося к югу от пролива Бигл, на самом южном островке которого находился мыс Горн, то он полностью становился чилийским, за исключением острова Эстадос, отделенного проливом Ле-Мер от восточной оконечности Огненной Земли, отошедшей к Аргентине.
Статус Магелланова пролива не вызвал никаких споров — пролив оставался нейтральным и открытым для кораблей Старого и Нового Света.
Таков был договор, одобренный и утвержденный обоими парламентами и подписанный президентами обеих южноамериканских республик.
Но если он покончил с ничейностью территории, если он зафиксировал права обоих государств, то Патагония, с одной стороны, и Магеллания — с другой, потеряли свою независимость. Исла-Нуэва теперь принадлежала Чили. Что станет с Кау-джером? Ведь теперь его нога не будет ступать по свободной земле.
