— Отлив, — коротко бросил Карроли.
— Пора в путь, — также коротко ответил Кау-джер и полез под настил.
Индеец дышал так слабо, что, только наклонившись совсем близко к его губам, можно было понять, что он еще жив.
Над гладью моря со стороны суши поднялся попутный бриз. Это означало, что с первыми лучами зари «Вель-Кьеж» будет у стойбища валла — цели их плавания.
Плыли в безмолвии по подернутой мелкими пятнами ряби воде, казалось, еще не отошедшей от сна. Судно по-прежнему держалось в нескольких сотнях футов от берега, смутно вырисовывавшегося на фоне светлеющего неба. В предутренней темноте тускло мерцали огни двух-трех костров. То тут, то там виднелись навесы. Под ними отдыхали индейцы. Всю ночь они поддерживали огонь, отпугивавший хищных зверей.
Плавание продолжалось уже несколько часов. Ветер посвежел, шаланда прибавила скорость, паруса слегка подрагивали вдоль ликтросов
[28]
.
На востоке едва заметный свет окрасил горизонт. Туман над водой заалел, затем распластался по морской глади и исчез. Вскоре небольшие светлые пятна на небе сменились целой палитрой цветов, переходящих от красного к белому. Солнце появилось как-то внезапно, его золотистые лучи побежали по легкой морской зыби.
В шесть утра «Вель-Кьеж» достиг выхода из пролива. Здесь, на небольших островках, гагарки
[29]
били воздух своими недоразвитыми крыльями. С южной стороны три четверти видимого пространства занимал безбрежный океан, освещенный косыми лучами солнца. И только на севере чернел низкий берег, очень широкий и плоский, где произрастали леса из нотофагуса
[30]
. Кроны деревьев были похожи на большие зонтики. Насколько хватало глаз, берег уходил вдаль, смутно просматривалась его серповидная оконечность, которая загибалась в сторону Атлантического океана.
В этом месте, на берегу прозрачного ручья, петляющего между благовонными винтериями
[31]
и кустами барбариса, стояли шалаши на каркасах из кольев
[32]
. Заливистый лай собак возвестил о приближении шаланды. Невдалеке, на лугу, паслось несколько малорослых лошаденок. Тонкие струйки дыма вились над шалашами, а также над пятью или шестью крытыми листвой хижинами, видневшимися на ближайшей опушке, справа, где прибрежные деревья окунали свои корни в океан.
Весть о прибытии шаланды мгновенно разнеслась среди индейцев, и они сразу же узнали «Вель-Кьеж». Более полусотни мужчин и женщин в домотканой одежде, с наброшенными на плечи одеялами из шкур гуанако, высыпали из шалашей и побежали к берегу. За ними неслись полуголые ребятишки, которые, казалось, не ощущали холода, несмотря на довольно свежий бриз. Как видно, в этом становище Кау-джер был желанным гостем. Не первый раз навещал он индейские семьи, как в оседлых племенах, так и в кочевых, как внутри страны, так и на берегах пролива.
Когда шаланда подошла к берегу в узкой бухточке, Карроли бросил кошку прямо на пляж, и один из туземцев поспешил вдавить ее в песок. Паруса были спущены, и Кау-джер сошел на берег.
Его тут же обступили, горячо жали руки. В оказанном ему приеме чувствовалась искренняя сердечность и глубокое уважение. Видимо, немало услуг оказал им Кау-джер, если они называли этого человека, прибывшего, несомненно, из далеких заморских краев, своим благодетелем.
Он говорил на их языке, заходил то в один шалаш, то в другой. Какая-то женщина отвела его к больному ребенку. Кау-джер осмотрел малыша и дал выпить несколько глотков настойки из своей походной аптечки. То же самое проделал он и в других семьях, и все матери, ободренные и успокоенные появлением Кау-джера, горячо его благодарили. Вскоре он уже и не знал, кого слушать. Каждый в нем нуждался, требовал ухода. Его тащили за собой, хотели, чтобы он обошел все стойбище, словно ожидали его в течение нескольких месяцев. Казалось, эти индейцы, предоставленные самим себе, хотели запастись добрыми услугами на все время до его следующего приезда.
Кау-джер направился к одной из хижин, приютившихся возле леса, — и совсем не с целью нанести визит самой значительной персоне племени. Вождей здесь не признавали. Он жестом остановил следовавших за ним индейцев и вошел в нее. Несколько минут спустя он вышел в сопровождении двух женщин. Одной из них было около пятидесяти, но сморщенное лицо и согнувшееся тело сильно старили ее, другой — не больше двадцати; она была среднего роста, с правильными и приятными чертами лица, шею ее украшало ожерелье из бусин, а на руках красовались браслеты из раковин.
Молодая женщина скорее плелась, чем шла. Лицо ее было не таким улыбчивым, как веселые физиономии других индианок валла. Придавленная горем, она дала выход своей отчаянной боли, прорвавшейся наружу слезами и криками.
Кау-джер вернулся к шаланде. Не покидавший судна Карроли получил короткое распоряжение и вытащил из-под настила тело индейца. Еще два часа назад, несмотря на принятые Кау-джером меры, охотник испустил дух. Его мертвенно-белое лицо исказила предсмертная судорога.
Как только тело покойного вынесли на пляж, обе женщины — мать и жена — бросились на колени и, рыдая, обняли его.
Обитатели стойбища собрались вокруг. Соплеменники знали, что накануне, забрав лук, стрелы и лассо, их собрат отправился охотиться на гуанако на западные равнины, и вот «Вель-Кьеж» привез матери, жене, ребенку мертвеца.
Кау-джер вынужден был рассказать о случившемся. Он воспользовался языком аборигенов, которым владел необычайно легко, подробно описал место, где произошла схватка индейца с ягуаром, рассказал о своем запоздавшем выстреле, ибо когти зверя уже разодрали грудь охотника, нанеся ему смертельную рану.
