«Ну и черт с ним, с чемоданом! Кости же сказали: не надо здесь слезать».
Он закрыл дверцу и сел на место.
«Документов в чемодане нет, белье у меня без меток – риска никакого. Да и все равно: лишь бы сесть на пароход как можно скорее; это, пожалуй, будет не так забавно, зато, конечно, гораздо благоразумней».
Поезд между тем тронулся.
«Не так чемодана жалко, как шляпы касторовой – мог бы ее подобрать… Дальше».
Он заново набил трубку, закурил и, засунув руку в карман чужого пиджака, разом достал письмо Арники, книжку конторы Кука и плотный желтоватый конверт. Его он вскрыл.
«Три, четыре, пять, шесть тысячных купюр. Порядочному человеку позариться не на что».
Бумажки он положил обратно в конверт, а конверт в пиджак.
Но мгновенье спустя он стал просматривать книжку Кука – и замер, потрясенный. На первом листке было написано: «Жюльюс де Барайуль».
«Я что, с ума схожу? – подумал Лафкадио. – При чем здесь Жюльюс? Билет украден? Нет, не может быть. Значит, конечно, одолжен… Ах, черт возьми! Должно быть, натворил я дел: кто мог подумать, что эти старички так между собой переплетаются…»
Дрожа от нетерпеливого вопрошания, он развернул письмо Арники. Его предмет казался слишком странным; Лафкадио нелегко было в это вчитаться; само собой, ему не удавалось разобрать, какое родство, какие отношения могли связывать Жюльюса и старика, но одно он все-таки понял: Жюльюс в Риме. Он тотчас принял решение: его охватило настоятельное желание срочно увидеться с братом, одолело неуемное любопытство посмотреть, как это дело отзовется в хладнокровном и логическом рассудке.
«Решено! Сегодня ночую в Неаполе, получаю багаж, а завтра первым же поездом назад в Рим. Это точно будет совсем не так благоразумно, зато, может быть, забавнее».
III
В Неаполе Лафкадио остановился в ближайшей к вокзалу гостинице; багаж он имел осторожность взять с собой, потому что путешественники без багажа подозрительны, а он очень старался не привлекать к себе внимания; потом он сбегал кое за какими недостающими туалетными принадлежностями да еще за шляпой – заменить мерзкое канотье (оно же ему и маловато пришлось), оставленное Лилиссуаром. Кроме того, он хотел купить револьвер, но это пришлось отложить на завтра: магазины уже закрывались.
Поезд, которым он собирался ехать назад, отходил очень рано; в Риме он будет к обеду…
К Жюльюсу он хотел обратиться только после того, как газеты протрубят о преступлении. «Преступление»! Слово это казалось ему нелепым, и вовсе неподходящим к нему самому словечко «преступник». Он предпочитал «искатель приключений» – слово мягкое, словно касторовая шляпа: его поля можно было загнуть как угодно.
Утренние газеты о «приключении» еще не писали. Теперь он с нетерпением ждал вечерних: очень хотелось поскорее встретиться с Жюльюсом и войти в игру, а пока ему, как ребенку, играющему в прятки, совсем, конечно, не хотелось, чтобы его нашли, но очень хотелось, чтобы искали, и он изнывал. То было смутное состояние, до сих пор ему не знакомое; люди, с которыми он сталкивался на улице, казались ему особенно пошлыми, неприятными и безобразными.
Как только наступил вечер, он купил у газетчика на Корсо «Коррьере делла сера» и зашел в ресторан, но с некоторым вызовом, словно желая разжечь свое вожделение, сперва заставил себя поужинать, оставив газету неразвернутой тут же, на столе, с собою рядом. Потом он вышел и прямо на Корсо, остановившись перед освещенной витриной, развернул газету и на второй полосе в рубрике происшествий прочел заголовок: «ПРЕСТУПЛЕНИЕ, САМОУБИЙСТВО ИЛИ НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ?»
Дальше был текст, перевод которого я даю:
«На вокзале в Неаполе служащие железнодорожной компании в купе первого класса поезда, прибывшего из Рима, обнаружили темный пиджак. Во внутреннем кармане пиджака находился распечатанный желтый конверт с шестью тысячефранковыми купюрами; никаких документов, позволяющих установить личность владельца, не было. Если имело место преступление, трудно объяснить, почему столь значительная сумма была оставлена в одежде потерпевшего; по крайней мере это, видимо, указывает на то, что целью убийства не было ограбление.
В купе не обнаружено следов борьбы, но под диваном найдена манжета с запонкой в виде двух кошачьих головок, скрепленных между собой позолоченной серебряной цепочкой, вырезанных из полупрозрачного кварца – так называемого зеркально-дымчатого агата, у ювелиров известного как «лунный камень».
Вдоль пути ведутся активные поиски».
Лафкадио скомкал газету.
«Вот те на! Еще и запонки Каролы! Это не старичок, а перекресток большой дороги».
Он перевернул страницу и увидел срочное сообщение:
«В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС. У железнодорожного полотна обнаружено мертвое тело».
Не читая дальше, Лафкадио помчался в «Гранд-Отель».
Там он вложил в конверт визитную карточку со своим именем, к которому приписал следующие слова:
«ЛАФКАДИО ВЛУЙКИ зашел осведомиться, не нуждается ли граф Жюльюс де Барайуль в секретаре».
И попросил передать карточку по назначению.
Он долго ожидал в холле; наконец лакей пришел за ним, провел по длинным коридорам и отворил дверь в номер.
Лафкадио с первого же взгляда увидел брошенную в углу комнаты «Коррьере». На столе посередине стоял открытый большой флакон одеколона и благоухал вовсю. Жюльюс распахнул объятия:
– Лафкадио, друг мой! Как же я рад вас видеть!
Его взъерошенные волосы колыхались на макушке и трепетали на висках; ему, очевидно, было очень жарко: в руках он держал носовой платок в черный горошек и обмахивался.
– Кого-кого, а вас я никак не ожидал здесь встретить, но с вами, как ни с кем на свете, мне хотелось бы нынче поговорить… Вам не госпожа Карола сказала, что я здесь?
– Вот странный вопрос!
– Дело в том, что я ее сейчас видел на улице… Впрочем, не уверен, что она заметила меня.
– Карола… так она в Риме?
– А вы не знали?
– Я только что с Сицилии и с вами с первым здесь встречаюсь. Да больше никого мне и не нужно видеть.
– Она мне показалась очень недурна.
– Вы не слишком требовательны.
– Я хотел сказать – гораздо лучше, чем в Париже.
– Экзотика… впрочем, если это в вашем вкусе…
– Лафкадио, между нами такие разговоры неуместны…
Жюльюс хотел сделать строгое лицо, изобразил только гримасу и продолжил:
– Вы видите, я в большом волнении. Жизнь моя круто повернула. В голове у меня пожар, а во всем теле такое чувство, будто оно сейчас испарится. Я четвертый день в Риме, приехал на социологический конгресс, и что ни день, то новая неожиданность. И ваш приход в довершенье… Я сам себя не узнаю.
