– Боюсь, я не понимаю, – сказала Холли, когда сирена замолкла, и вновь установилась тишина.
– Какую именно часть вы не поняли? – осведомился Шанс. Он подумал, что пора стать подающим.
– Что ты делаешь? – спросила его Карла.
– Разъясняю положение вещей, – сказал Шанс.
Николь, отметил он, даже не смотрела на него. И не особенно, подумалось ему, интересовалась происходящим. Дурной знак. Ее глаза были устремлены к окну за директорским столом – там утреннее солнце дрожало на мачтах парусных судов в гавани.
– На самом деле все более чем просто, – сказал Шанс.
Он очень рад, что дочь сможет доучиться этот семестр. Но, кроме того, существует и финансовый вопрос. Пока развод не оформлен, не выработаны условия, пока наседает налоговая, деньги являются для него решающим фактором. Он никогда не вел себя так прямолинейно. Закончив, поднялся и вышел из комнаты. Только заметил их лица, пустые, как спутники Юпитера или любой другой планеты, у которой их больше одного, они смотрели на него, когда он шел наружу, к свету.
Карла пришла в ярость, но с ней все решилось легко. Чтобы она заткнулась, оказалось достаточно предложить ей взять учебу Николь в «Хэвенвуде» на себя. Самой платить по счетам.
– Может быть, – предположил он, – этот, как его там, сможет помочь.
С Николь оказалось сложнее, ведь у нее было много общего с Бернардом Джолли и остальными жертвами несостоятельности и глупости собственных родителей. Они шли вдоль аллеи, полосы травы и деревьев с видом на аэропорт «Марин Каунти», на зеленые, как в Ирландии, холмы, увенчанные туманом, за ржаво-красными башнями моста Золотые Ворота, на горбах которых раскинулся город. Отсюда он был – сплошь белый свет и переливающиеся поверхности, сенсорная красота. Сраный Сан-Франциско.
– Я слетаю по делам в университет Лос-Анджелеса, – сказал Шанс дочери. – Вернусь и поищу квартиру в Беркли. Там школы лучше.
– Ты давно так говоришь.
– Просто подумал, Николь. Это займет какое-то время, но я все устрою, поверь мне. А пока суть да дело, я не хочу, чтобы ты ходила из школы одна. И вообще куда-либо ходила одна, раз уж на то пошло. В этом ты со мной согласна?
– Папа… у меня все хорошо.
Он остановился, и ей пришлось остановиться тоже. Шанс положил руки ей на плечи:
– Я серьезно, Никки. Мы не знаем, почему на тебя напали. Возможно, это случайность. Вполне вероятно, так оно и было, но мы не знаем точно.
– А чем еще это могло быть? – Когда Шанс не ответил сразу, она продолжила: – Ты все еще думаешь, что я сама виновата, что я пыталась… купить наркотики?
– Нет. В этом я полагаюсь на твои слова.
Казалось, она не убеждена.
– Так тогда что…
– Тогда то… я просто хочу, чтобы ты мне доверяла. Я хочу, чтобы ты пообещала мне, что всегда будешь с людьми.
Она вздохнула с явной обреченностью, не то пораженная в самое сердце одними его опасениями, не то просто желая произвести подобное впечатление. В последнее время она часто разыгрывала такие театральные представления.
– И как долго? – спросила она.
– Пока я не скажу, что все в порядке.
Она тряхнула головой и отвернулась.
– Сделай это ради самой себя, Николь. Если этого недостаточно, и ради меня тоже, но я хочу, чтобы ты мне это пообещала. Дай мне слово.
Во взгляде дочери читалось «А если нет, то что?», но вслух она этого не сказала, за что Шанс был ей бесконечно признателен. Следующий день он провел в Лос-Анджелесе, поселившись в большом отеле у торгового центра и медицинского центра «Седарс-Синай». Все это находилось в уродливой части города, хотя, на его взгляд, Лос-Анджелес был уродливым почти весь, и горы над бульваром Сансет терялись в смоге. В качестве меры предосторожности против самоубийц все окна в гостинице были герметично запечатаны.
В тот вечер он выступал в одном из многочисленных лекционных залов университета с расположенными амфитеатром сиденьями, перед несколькими десятками людей, демонстрируя сделанную в «ПауэрПойнт» презентацию того, что подавалось как свежий и эффективный подход к оценке когнитивной функции. Его выступление замышлялось как своего рода рекламная кампания метода тестирования, в разработку которого Шанс внес, как теперь казалось, очень незначительный вклад в очень отдаленном прошлом. Проживающие в Сиэтле соавторы, невролог и нейрохирург, сочли конференцию в университете Лос-Анджелеса подходящей площадкой, чтобы возродить интерес к проекту. Так как Сан-Франциско куда ближе к Лос-Анджелесу, чем Сиэтл, ехать туда выпало Шансу, он должен был сделать это и сделал. Хотя, говоря по правде, он явился сюда, чтобы наконец-то сменить обстановку – вернуться к предмету, который когда-то так его интересовал, перечислить, к вящей выгоде благосклонной аудитории, факторы, которые могут приводить к состоянию спутанного сознания, выходящего за рамки истинной нейрогенной деменции, из-за чего ее диагностирование было труднее, чем считалось ранее. Потом он вернулся к себе в номер и принял дозу снотворного. Через несколько часов некрепкого сна проснулся и обнаружил, что под дверь подсунули конверт из оберточной бумаги.
Его, несомненно, сначала доставили в его офис на Полк-стрит, и только потом он последовал за ним на юг. Так как письмо было помечено как срочное, Люси решила переправить его сюда, в отель. Обратный адрес отсутствовал. Шанс сел в изножье кровати, в футболке и боксерских трусах, все еще наполовину сонный. Внутри конверта оказались копии официальных документов, протокола задержания вкупе с последующим запретительным приказом, оба – из штата Аризона. Вдобавок к ним там также находилась копия отчета о госпитализации в психиатрический стационар, тоже из Аризоны. Документам было несколько лет. Шансу часто присылали для ознакомления подобные материалы для начала освидетельствования нового пациента. Однако в данном случае пациентом, о котором шла речь, был Элдон Шанс, а вот личность отправителя осталась неизвестной.
Телефонный звонок Люси мало что прояснил. Пакет принес курьер, сказала она, какой-то странный тип в сером комбинезоне. Он не предложил ничего подписать, не оставил ни квитанции, ни каких-либо иных следов своего визита, кроме самого конверта. Насколько Шансу было известно, из его нынешнего круга общения лишь два человека знали обо всем этом. Одним из них была Дженис Сильвер, другим – Жан-Батист Марсо. Шанс скрыл эту историю даже от жены. Там была также записка, предлагавшая ему проверить свой компьютер, где он обнаружил детское порно. Несмотря на выпивку и принятый валиум, у него началась паническая атака. По зрелом размышлении он решил, что закупорить окна из-за потенциальных прыгунов – идея очень удачная.
Между тем он все еще находился в Лос-Анджелесе, и нужно было пережить финальную презентацию. Та прошла как в тумане. Число ее участников, как и уровень их энтузиазма, были для него несущественны, а потому остались неизвестны, к тому же поднять голову от записей и установить зрительный контакт с аудиторией – трюк, с которым он так легко справился в первый раз, – ему в тот вечер так и не удалось, ведь Шанс был уверен: все присутствующие его раскусили. После первой презентации ходили какие-то слухи о предстоящем факультетском ужине, но они так и остались в области теории, поэтому он покинул лекционный зал, кампус, да и сам город в холодном поту, прибыл в аэропорт Сан-Франциско около полуночи и оттуда помчался прямиком на Маркет-стрит, в «Старинную мебель Аллана». Кто-то мог бы подумать, что, учитывая предыдущие обстоятельства, такому выбору предшествовали серьезная переоценка ценностей, трепет и смятение, но сила паники быстро разбирается и с сомнениями, и с ценностями, и со всей прочей ерундой.
