– Как оно, братишка? – спросил Ди.
Он не только всегда был на месте, но и как обычно бодрствовал в неизменных штанах цвета хаки со множеством карманов, набитых всякой фигней, в черной футболке с обрезанными рукавами, похоже его любимой, и старых черных ботинках военного образца, как правило развязанных, шнурки при ходьбе мотались из стороны в сторону.
– Ты вообще спишь? – спросил Шанс.
– Ты для этого пришел, посмотреть, вдруг я еще не сплю? Ты что, крошка Вилли-Винки
[33]? И где тогда твоя маленькая свечка или что там тебе полагается?
После предыдущего визита Шанса не прошло и сорока восьми часов. Сейчас они стояли так же, как и тогда, – один в мастерской, другой в переулке.
– Прости, дружище. Надо поговорить. Дело дрянь.
Он ничуть не удивился, когда Ди предложил ему зайти.
Слишком взбудораженный для предварительных любезностей, Шанс направился прямиком к эймсовскому креслу, прихватив свой ноутбук, – быстро ознакомил Ди с детским порно, после чего перешел к компрометирующим документам. Ди захотел узнать, легально ли все это.
– Детское порно? Ты спрашиваешь меня, легально ли детское порно? Я никогда в жизни такого гнусного дерьма не смотрел.
– Док, возьми себя в руки. Я имею в виду все остальное. Документы, которые мы только что смотрели.
– Ты смотрел кино «Голубой ангел»?
– Нет.
– Это старый фильм с Марлен Дитрих. Она там танцовщица в клубе. Кино снято в Берлине. И ею одержим немолодой профессор. Не буду тебя всем сюжетом утомлять. Достаточно сказать, что эта одержимость его и погубила. Ну и у меня все вышло так же, только я не был профессором, и дело было не в Берлине, а в Бостоне. Я тогда был ординатором, немного моложе нее. Но она была танцовщицей. А еще пациенткой…
– Это ты так пытаешься объяснить, что протокол задержания и запретительный приказ настоящие?
Кажется, это был второй случай, когда Шанс заметил в Ди признаки удивления. Он продолжил свой рассказ:
– Как-то ночью ее привезли в приемный покой психиатрического отделения. У меня там было дежурство. Она раздобыла какое-то дрянное экстази или чего-то в этом роде – и всего через пару часов сама внесла залог. Но мне и этого хватило. Я что-то в ней увидел, птицу со сломанным крылом, и я знал, где ее найти. Сперва я просто думал, что влюблен, потом началась всякая фигня. Пропущенные деловые встречи, задержанные отчеты, заброшенная учеба. Семейные деньги, отложенные на мое образование… Она обожала подарки. Я обожал дарить. В общем, она вцепилась в меня мертвой хваткой.
В те дни я понемногу выпивал, не отказывал себе в кое-каких фармакологических изысканиях – не более чем принято в таком возрасте. Из-за нее все, конечно, усугубилось. Какое-то время… я думал, что в этом и дело, что, если я смогу освободиться от зависимости, то смогу освободиться и от нее. Но с ней все было по-другому, и конечно, я был убежден, она испытывает то же, что и я. Позже выяснилось, что это был вариант синдрома де Клерамбо, бред эротомании. Не я решил так его назвать, но такой уж ярлык навесили. Всякому легче, когда у всего есть название, но я отвлекся. Настал миг, когда она захотела, чтобы мы поехали в Аризону, мы так и сделали, в ущерб моим друзьям, семье, деньгам, образованию… К несчастью, когда деньги утекли, она утекла тоже. Кажется, в Аризоне все это время был другой мужчина, о котором я ничего не знал. Я не отнесся к этому спокойно, отсюда и судебный запрет, и арест. Позже со мной произошло то, что в терминах нашего времени можно назвать нервным срывом. Я всегда думал, что, по сути… если учесть все обстоятельства, настоящей жертвой случившегося стали мои отношения с отцом. Он был педагогом, служителем церкви. Я всегда на него равнялся. Всегда был осмотрителен в поступках… всегда думал, как они могут на нем отразиться. Мы перестали разговаривать. В тот же год он умер от сердечного приступа. Я винил в этом себя. В конце концов я снова встал на правильный путь, уехал на запад, открыл практику, но отец об этом никогда не узнает. Он умер думая, что я конченый неудачник и наркоман. А что до всего этого… – он посмотрел на бумаги, – скажем так, я немного привирал на эту тему. В смысле, когда кто-то спрашивает, арестовывали ли меня когда-нибудь, а такой вопрос, вообще, задают не слишком часто, мне довольно легко сказать «нет». И, конечно, чем дальше в прошлое отодвигался этот единственный инцидент…
Некоторое время оба мужчины молчали.
– А теперь, если все это всплывет… Чем это грозит? Ты потеряешь лицензию? Тебя выгонят?
– Нет-нет… Это, конечно, все чрезвычайно неловко, но я все равно останусь врачом, хотя характер моей практики в корне изменится. То, что у меня есть сейчас… то, что я создал… По большей части я работаю для судов. Меня приглашают в качестве эксперта. У людей, которые меня нанимают, есть определенные планы, и на кону стоят деньги. Они не хотят, чтобы пахло жареным. При малейшем запахе жареного, малейшем намеке на отклонение в прошлом или настоящем они наймут кого-то другого. – Перед ним возник образ издевательски ухмыляющегося Леонарда Хейга. – Мне придется начинать все заново, с нуля, как раз когда я едва свожу концы с концами. Это будет непросто.
Еще минуту они посидели в молчании.
– И это если не принимать во внимание порнографию, – сказал Шанс. – А если и она добавится, пиши пропало. Дело будет сделано. Fait accompli.
[34] – Он мог бы и продолжить, но легче ему от этого не становилось.
Он уставился на кисти собственных рук, лежащие на коленях. Эти два объекта, подумалось вдруг ему, больше подошли бы для быстрого перемещения по дну океана.
– Вот ведь херотень какая, – сказал Ди.
– К сожалению, да. Как такое могло случиться?
– Бомба замедленного действия.
Шанс посмотрел на него.
– Получаешь доступ к чужому компьютеру либо взламываешь его со своей машины удаленно либо физически, загружаешь информацию, скрываешь ее и устанавливаешь определенную дату. Дата наступает, файл открывается, заполняет компьютер. Можно еще на мыло всем контактам разослать. Тогда его все твои знакомые получат. Конечно, это будет выглядеть как ошибка, но люди сочтут ее твоей ошибкой. Станут думать, вот как док Шанс, оказывается, оттягивается. И так решит каждый, с кем ты когда-либо переписывался.
