Дариуса вновь поместили в психбольницу штата в Напа, а затем – в частную клинику в округе Марин, куда, по словам пациента, поехал отец, чтобы целиком взять под контроль его жизнь. Что именно он подразумевает под этими словами, непонятно. К тому времени Дариусу исполнилось девятнадцать, и, следовательно, юридически он стал совершеннолетним. Сейчас он утверждает, что его держали на наркотиках и требовали подписать множество официальных документов. Детали несколько обрывочны, поэтому без дополнительных сведений нельзя сказать, какие последствия повлекли эти действия. Возможно, Прингл-старший решил полностью лишить сына любых видов наследства. Возможно также, как впоследствии предположил Дариус, что отец пытался получить от него согласие на некую форму перманентной опеки над его личностью и имуществом, но это лишь версия. Со слов пациента, некоторые документы он подписывал, а некоторые – нет и по прошествии нескольких недель, проведенных в этом заведении, однажды смог просто «выйти за ворота». Подробности неизвестны. Известно лишь то, что Дариус снова исчез и успешно уклонялся от любых попыток родственников определить его местонахождение вплоть до нынешней госпитализации.
На этом месте Шанс оторвался от главных хитов отчета и положил пачку листов на соседнее сиденье. Воображение тому виной или его ткань действительно просела под страшной тяжестью этих бумаг? Шанс все еще находился на подземной парковке и поэтому увидел, как престарелая чета пытается извлечь с заднего сиденья жуткого ржавого минивэна «додж» болезненно тучную слепую женщину не старше тридцати лет. Сквозь зазор между огромными бетонными плитами Шанс заметил сияющую полоску неба, по которой неслось несколько ополоумевших ворон, преследовавших одинокого краснохвостого ястреба, а где-то в здании завыла автомобильная сигнализация. «Боже мой, подумал Шанс – и он думал теперь о Дариусе Прингле, известном как Ди, известном как Большой Ди, известном как Громила Ди, – он же один из таких, как я».
За час он вернулся в мебельный магазин, вроде бы просто следуя за фигуркой на капоте автомобиля: эта неуклюжая зверюга, судя по всему, сама знала дорогу. По правде сказать, идея была не из лучших. Если нужен был человек, который в разгар катаклизма не теряет головы, кандидатуру Карла Аллана не стоило даже рассматривать. Результатом краткого визита стали лишь новые параноидальные идеи, следующие одна за другой, будто волны, накатывающие на каменистый берег, и каждая из них подпитывала следующую.
– Они же как Кеннеди, – приговаривал старик, – которые сделали лоботомию этой бедной девочке.
[58]
– В наши дни ее очень трудно добиться, – заверил его Шанс.
Старые практикующие специалисты исчезли в тумане легенд. В первую очередь он подумал об Уолтере Фримене
[59], последнем ковбое лоботомии. Правда, нейрохирурги нового поколения проводили на мозге душевнобольных куда более изощренные операции, и они, наверное, уже ждали своего часа, но об этом Шанс предпочел умолчать.
Впрочем, его слова едва ли имели значение. Карл вел себя так, будто Шанс ничего не говорил.
– И все потому, что ей нравилось трахаться с черными джазменами, – заявил он.
– Думаю, на этот счет мы можем не тревожиться.
– За себя говорите, – сказал Карл. – Вы просто не знаете его семейки.
– Это да, – ответил Шанс, – но я видел его медкарту. И сегодня в больнице встретил кое-кого из родственников.
– Слетелись, падальщики?
– Да уж, слетелись. – Он попытался придумать, как лучше сформулировать впечатления о Норме Прингл и ее странном сыночке, но в конце концов сдался и просто сказал, что там была мамаша и какой-то сопляк.
– Сопляк – самая та характеристика. И как, они были вам рады?
– «Рады» – не то слово, которое первым приходит на ум.
– Послушайте, – сказал Карл и коснулся руки Шанса, – они затевают какое-то мошенничество. Они запрут его где-нибудь. И мы больше никогда не увидим его опять. – Глаза старика наполнились слезами, и он сильнее сжал руку Шанса.
– Они не могут. Он же совершеннолетний.
– А если они накачают его наркотиками и заставят что-то подписать?
– Он сможет заявить, что был одурманен.
Казалось, доводы старика не убедили. Шанс вздохнул и попробовал еще раз.
– В наше время практически невозможно, – сказал он так веско, как только смог, – добиться над кем-то опекунства против его воли.
– Вы не знаете его отца. Он – богатый и влиятельный человек, у него друзья в верхах. И он ненавидит своего сына.
– Может быть, но лишить наследства – это одно, а упечь в сумасшедший дом – совсем другое.
– Вас нам сам Господь послал, – внезапно с жаром заявил Карл.
– Я ничего об этом не знаю, – сказал Шанс.
– Ерунда. Вы же врач. Вы знаете, как играют в такие игры. Представьте, каково бы нам пришлось, если бы мы с ним были только вдвоем.
Шанс на миг вообразил их вдвоем, Карла и Ди. Они что, пара? Или просто Карл обрел в Громиле Ди сына, которого у него никогда не было? Хотя какая разница? Живи и дай жить другим – таково было кредо Шанса, и, хотя на миг его поразило безграничное многообразие возможных вариантов ситуации, опыт подсказывал, что в сфере человеческих взаимоотношений очень немногие вещи можно квалифицировать как простые.
– Он ненавидит его за то, что сотворил с ним, – сказал Карл.
Шанс сразу решил, что речь об отце Ди.
– Да, либо ненавидит себя – за то, что допустил подобное.
– Но в любом случае отыграется на Ди.
– Может быть, но я действительно не думаю, что мы должны волноваться насчет папаши прямо сейчас.
Карл поднял бровь.
– Я о том, что произошло в Окленде, – продолжил Шанс. – Он вам не рассказывал?
– Он же был без сознания, когда я его нашел.
– Точно.
– У вас там возникли какие-то неурядицы?
– Можно и так сказать. – И он по-быстрому ввел старика в курс истиной природы и масштаба этих неурядиц.
Тот воспринял известия с былой удивительной невозмутимостью:
– Так вас тревожит, что Ди могут связать с событиями в Ист-бей?
– Меня тревожит, что в массажном салоне могли быть камеры видеонаблюдения. Меня тревожит то, что они могли снять. По виду не так уж много народа подойдет под запись, если вы понимаете, о чем я.
