— Лодка выходит на поверхность — люк боевой рубки чист! — докладывает шеф, запрокинув голову, как если бы он был на обычных учениях. Старик уже внутри рубки. Он откидывает люк и начинает командовать:
— Оба дизеля — самый полный вперед! Руль — право на борт! Курс — сто восемьдесят градусов!
Его хриплый голос звучит резко.
Прыгнуть за борт и плыть? Я пристегиваю баллон со сжатым воздухом, торопливо вожусь с застежками своего спасательного жилета. Как грохочут дизели! Сколько так может продолжаться? Я вполголоса считаю секунды посреди шума голосов, доносящихся из кормового люка.
Что Старик задумал? Сто восемьдесят градусов — на зюйд
[101]! Мы несемся прямиком на африканский берег.
Кто-то орет:
— Левый дизель отказал!
Неужели весь этот бешеный моторный рев — всего лишь один дизель?
Внезапная вспышка в кругу люка боевой рубки заставляет меня задрать голову вверх. Лицо шефа вблизи меня озаряется ослепительной вспышкой магния.
— Осветительные снаряды! — отрывисто произносит он. Его голос напоминает лай.
Грохот дизеля сводит меня с ума. Мне хочется зажать уши, чтобы заглушить дробь детонаций в его цилиндрах. Нет, лучше успокоиться, открыть рот, как меня научили в артиллерии, ведь в любой миг может последовать другой выстрел.
Слышу свой собственный счет. Пока я бормочу числа, на корме снова раздается панический вопль:
— Вода быстро прибывает в трюме электромоторного отделения…
Я никогда не плавал раньше в спасательном снаряжении. Даже на учениях. Как близко от нас находятся их патрульные суда? Слишком темно — никто не заметит нас в воде. А что касается течения — оно сильное, Старик сам так сказал. Оно разнесет нас в разные стороны. Если нам придется плыть, значит, поплывем. У поверхности течение выходит из Средиземноморья, это значит — прямиком в Атлантику. А там нас и подавно никто не отыщет. Чушь. Я перепутал: оно втащит нас в Средиземное море. Поверхностное течение… глубинное. Лучше считай — продолжай считать! Чайки. Их крючковатые клювы. Студенистая плоть. Добела обклеванные черепа, покрытые слизью…
Сбиваясь со счета, я добираюсь до трехсот восьмидесяти, когда командир снова кричит:
— ТРЕВОГА!
Он спускается вниз по лестнице, левая нога, правая нога, совершенно спокойно, все как всегда — все, кроме его голоса:
— Эти ублюдки пускают осветительные ракеты — словно их прохватил понос из этих поганых ракет!
Он овладевает своим голосом:
— Там наверху светло, как днем!
Что теперь? Разве мы не собираемся прыгать за борт после всего этого? Что он задумал? Похоже, рапорты с кормы вовсе не беспокоят его.
Носовой крен лодки распластывает меня по передней переборке поста управления. Ладонями рук я осязаю у себя за спиной холодную влажную лакировку. Я ошибаюсь, или мы погружаемся быстрее обычного? Камнем идем на дно!
Воцаряется адская неразбериха. На центральный пост вваливаются люди, скользят, падают во весь рост. Один из них в падении ударяет меня головой в живот. Я поднимаю его на ноги. Не могу узнать, кто это был. Или в этой круговерти я не расслышал команды «Все на нос!»?
Стрелка! Она продолжает поворачиваться… но ведь лодка была удифферентована для тридцати метров. Тридцать метров: она уже давно должна была бы замедлить свое движение. Я концентрирую свое внимание на стрелке — но она исчезает в сизом дыму. Клубы дыма с кормы пробиваются на пост управления.
Шеф крутит головой во все стороны. На какую-то долю секунды я вижу на его лице настоящий ужас.
Стрелка… она движется слишком быстро.
Шеф отдает команду для рулей глубины. Старый трюк — динамически удержать лодку. Увеличить давление на плоскости глубинных рулей посредством электромоторов. Но разве они работают на полных оборотах? Я не слышу привычного гудения. Работают ли они вообще?
Толкающийся и скользящий кошмар вытесняет собой все остальное. И рыдания — кто бы это мог быть? В этом жалком полусвете никто не узнаваем.
— Носовые рули заклинило! — докладывает оператор, не оборачиваясь.
Шеф не сводит луча своего смотрового фонарика с глубинного манометра. Несмотря на дым, я вижу, как быстро двигается стрелка: пятьдесят… шестьдесят… Когда она переваливает за семьдесят, командир приказывает:
— Продуть цистерны!
Резкий свист сжатого воздуха успокаивающе действует на мои натянутые нервы. Слава богу, хоть теперь наша посудина обретет какую-то плавучесть.
Но стрелка продолжает двигаться. Ну конечно, так и должно быть: она будет продолжать поворачиваться, пока лодка, постепенно прекратив падение, не начнет подниматься. На это всегда требуется некоторое время.
Но теперь-то — она должна остановиться! Мои глаза крепко зажмурены, но я принуждаю их открыться и посмотреть на глубиномер. Стрелка не выказывает даже малейшего желания попробовать остановиться. Все продолжается по-прежнему… восемьдесят… сто метров.
Я вкладываю в свой взгляд всю силу своей воли, пытаясь задержать тонкую черную полоску металла. Бесполезно: она проходит сто десять метров и продолжает движение.
Может, наши баллоны со сжатым воздухом не обеспечивают достаточной плавучести?
— Лодка неуправляема, не можем удержать ее, — шепчет шеф.
Что это значит? Не можем удержать — не можем удержать? Пробоины в корпусе… Неужели мы стали слишком тяжелыми? Это конец? Я все еще сижу, съежившись около люка.
На какой глубине треснет корпус высокого давления? Когда порвется стальная кожа, натянутая на ребра шпангоута?
Указатель стрелки проходит отметку сто пятьдесят метров. Я больше не в силах глядеть на него. Я поднимаюсь, нашаривая поручни. Давление. В моей голове проносится один из уроков, вдолбленных в нее шефом: на большой глубине давление воды буквально сжимает лодку, уменьшая ее объем. Поэтому лодка приобретает избыточный вес по сравнению с фактически вытесненной ею водой. То есть, чем больше нас сдавливает, тем тяжелее мы становимся. Плавучесть пропадает, остаются лишь сила притяжения и все возрастающее ускорение падения.
— Двести! — объявляет шеф. — Двести десять — двести двадцать…
Его слова эхом отдаются в моей голове: двести двадцать метров, а мы все еще падаем!
Я не дышу. В каждый миг может раздаться надрывный скрежет, а затем — потоки зеленой воды.
Когда же это произойдет?
Что-то подсказывает мне, что когда вода начинает прорываться внутрь, все начинается с одной струйки.
Вся лодка стонет и трещит: я слышу отрывистый, как выстрел из пистолета, рапорт, затем глухой, скрипучий звук, от которого у меня кровь стынет в жилах. Этот адский звук становится все пронзительнее и пронзительнее, напоминая визг циркулярной пилы на высоких оборотах.
