Тем не менее, я говорю:
— Живой — повезло, правда?
Подросток переводит дыхание, потом кивает.
Появляется Первый номер с одеялами. Никогда бы не подумал, что он может быть таким заботливым: он закутывает в них паренька, словно мать родная. Бог мой, ему не следовало этого делать. Юношу прорывает, его начинают душить рыдания, зубы его выстукивают дробь.
— Дайте сигарету, — велит Первый номер одному из матросов. — Давай, прикури ее! Да поживее!
Он осторожно усаживает парнишку на решетку, прислонив его спиной к боевой рубке, и всовывает ему в рот сигарету:
— Вот, держи. Давай, кури!
— Корабельное время!
— 08.10!
Эскорт должен был прибыть в 08.00. Боже!
Мне становится неудобно в спасательном жилете.
Счастье для людей на верхней палубе, что сейчас нет ветра и погода стоит мягкая. Рождественский день — а не холодно. Скоро взойдет солнце, но нам все-таки надо позаботится, чтобы обуть их хотя бы во что-нибудь. В конце концов, нам не нужны наши морские сапоги. Первый номер уже раздал им всю одежду, которую смог найти, особенно свитеры.
Я спускаюсь вниз, чтобы собрать им обувь.
Оказавшись в кают-компании, я застываю на месте, словно громом пораженный. Первый вахтенный офицер вытащил на свет божий свою пишущую машинку и собирается снова что-то выстукивать на ней. У меня пропадает дар речи: это уже слишком! Я возмущенно фыркаю, но он даже не поднимает головы, попеременно тыча указательными пальцами по клавишам, вперившись вниз своими каменными, как у чайки, глазами. Меня разбирает желание отобрать у него машинку и ею же как следует отдубасить его по голове. Вместо этого я просто говорю ему: «Ну ты и придурок!», прохожу дальше и ору:
— Быстрее — шевелитесь, тащите сюда сапоги! Живее, ребята!
Что он там может сейчас сочинять? Рапорт о нашем прибытии? Одному Богу известно. Возможно, он заполняет по всей форме приходную расписку о принятии на борт Бремера с половиной его экипажа.
Скоро выстраивается цепочка, по которой быстро передаются морские сапоги. Вслед за последней парой я поднимаюсь на мостик.
Раздается крик штурмана Бремера:
— Эскорт! — он протягивает вдаль руку.
А там, над горизонтом, действительно вырастают столбы дыма.
— Слишком поздно, господа! — ворчит Старик.
Прямо над своим ухом я слышу громкое клацание. Я поворачиваю голову. Боже праведный, да это другой командир. Его зубы клацают, выбивая барабанную дробь.
Солнце взошло, и море переливается всеми цветами радуги. Голубой силуэт приближающегося разминировщика со всеми его надстройками резко выделяется на фоне красного шара. Над устьем реки висят раздутые, бесформенные облака такого же мягкого голубовато-серого оттенка, как у голубиных перьев. Небо окрашивается в фиолетово-красный цвет, и самые верхние облака внезапно окаймляются пурпуром.
Мои глаза, устремленные на поднимающееся ввысь светило, горят. В голове звучит слова из псалма Армии спасения, которые распевал Семинарист:
Славен, славен тот день,
Когда не будет ни грехов, ни отчаяния,
И мы войдем в землю обетованную…
— С ума можно сойти, если вдуматься, как все сложилось, — говорит в сторону Старик так, чтобы Бремер его не слышал. — Теперь все снова сходится: ожидали только одну лодку, и только одна лодка и пришла.
Он оценивающим взором разглядывает разминировщик:
— Очень симпатичная посудина, не меньше восьми тысяч тонн. И всего лишь два небольших деррика. Любопытно, где только они их откопали?.. А это еще что такое? — последние слова он тянет, повышая при этом голос.
Теперь я тоже вижу: следом за разминировщиком из-за горизонта появляется один корабль за другим.
— Господа, вы нам льстите! — произносит Старик, ни к кому в отдельности не обращаясь.
И вот словно солнечный луч вспыхивает с разминировщика: «Вызываем на связь».
— Уже заметил, второй вахтенный. Поторопитесь с сигнальным фонарем. Посмотрим, что они хотят.
Прожектор загорается снова и начинает моргать. Второй вахтенный офицер читает вслух:
— Д-о-б-р-о-п-о-ж-а-л-о-в-а-т-ь.
— Вне всякого сомнения, не это главное, что они хотели сказать!
— Ч-т-о-в-ы-п-о-т-о-п-и-л-и.
— Это они к вам обращаются, — говорит командир, поворачиваясь к Бремеру, который предпочел остаться внизу, внутри рубки, и теперь кажется каким-то съежившимся по сравнению с нами здесь, наверху.
Бремер беспомощно взирает на нас.
— Трепло, — замечает второй вахтенный офицер, не отрывая взгляд от разминировщика, — Понятно, что сейчас они передадут нам рождественские поздравления!
— К черту все это! — наконец заявляет Старик, — Мы просто ответим на вопрос, заданный нам. Живо, передайте им: «Два жирных транспорта».
Защелкал ключ ратьера. После паузы в несколько секунд приходит ответ: «С-е-р-д-е-ч-н-ы-е-п-о-з-д-р-а-в-л-е-н-и-я».
Старик гримасничает и закусывает нижнюю губу.
— Как полагаете, стоит нам объясниться сейчас? — задает он вопрос штурману.
— Пусть все идет, как идет, господин каплей. Они скоро сами заметят, кого ведут за собой!
Если только они там смотрят в бинокль глазами, а не чем-то еще, то давно уже должны были заметить моряков на нашей верхней палубе. Для подводного флота несвойственен камуфляж такого рода. И резиновые плотики, которые наш Первый номер так аккуратно сложил вместе, едва ли можно считать обычной принадлежностью верхней палубы подлодки, которая возвращается из похода. Они должны понять, что с нами что-то случилось. И что это может начаться снова в любой момент. Томми вернутся. Они не дадут нам безнаказанно уйти.
Я пробую успокоиться: в любом случае, вскоре нам не придется опасаться мин. А если самолет решит напасть на нас сейчас, то встретит значительно более плотный ответный огонь, нежели два часа назад. Разминировщик хорошо оснащен зенитной артиллерией, да и подтягивающаяся орда кораблей сопровождения тоже имеет при себе достаточно пугачей. Но все это, похоже, не добавляет спокойствия Старику. Он непрестанно хмурится, обозревая небо, которое постепенно голубеет.
— Они всегда чувствуют, когда что-то не так, — говорит второй вахтенный, подразумевая чаек, стаями кружащихся над лодкой.
Чайки, перья которых золотятся в свете солнечных лучей, кричат пронзительно и грустно. Проплывая над нами, они поворачивают головы из стороны в сторону, словно выискивая что-то.
Я не прислушиваюсь к командам, отдаваемым в машинный отсек и рулевому. Я едва гляжу на приближающуюся армаду. Я все никак не могу отвести взор от дыма, который беззастенчиво изрыгают ее корабли: их опережают огромные, плотные клубы, встающие на пастельном фоне утреннего небосклона. Может, они специально стараются отвлечь на себя внимание врага, если он появится вновь — обратить его на себя вместо нас.
