Командир начинает высчитывать вслух:
— Конвой движется на двадцать градусов по правому борту — значит, его настоящий курс — сто восемьдесят пять градусов. Дистанция? Вероятнее всего, это среднетоннажные пароходы — стало быть, около шестнадцати миль.
Наша кильватерная струя пенится, как лимонад. По небу бесцельно плывут маленькие белые облачка, похожие на разрывы шрапнели. Лодка несется по серому морю, как гончая в наморднике, с которого капает слюна.
— Наверно, уже достаточно близко — не улизнут от нас! — говорит командир. И тут же оговаривается. — Если нам ничто не помешает, — и, обращаясь к рулевому:
— Круто право руля! Курс — двести пятьдесят пять градусов!
Дымы начинают медленно двигаться в другую сторону, пока не оказываются у нас по левому борту. Лодка, по нашему мнению, теперь идет параллельно конвою тем же курсом, что и он.
Командир опускает свой бинокль не более, чем на несколько секунд. Время от времени он что-то бормочет. Я улавливаю обрывки:
— Никогда… не бывает так… как надо… Они идут неправильным курсом.
Итак, загруженный под завязку конвой, направляющийся в Англию, намного предпочтительнее. И не только потому, что будет уничтожен и его груз, но также потому, что преследуя идущие на восток корабли, мы приближаемся к дому. Старика беспокоит чрезмерный расход топлива при полном ходе. Если бы погоня сокращала расстояние между нами и родной базой, наше положение намного улучшилось бы.
— Топливо? — слышу я вопрос штурмана.
Можно подумать, он старается не выпалить бранное слово. Командир, начавший шептаться с ним — точь-в-точь инспектор полиции. Наконец на мостик для допроса вызывают шефа. Тот бледен.
— Проверьте все по два раза, — приказывает Старик, и шеф живо исчезает внизу.
Проходит не меньше получаса, прежде чем командир отдает приказ обеим машинам полный вперед. Он хочет зайти конвою далеко вперед до наступления сумерек.
Стук двигателей нарастает, пока раздающиеся поочередно выстрелы отдельных цилиндров не сливаются в слитный рокот. Из щелей обрешетки вырываются брызги, летящие на нас мыльной пеной. От носа лодки в сторону отходит неожиданно большая волна.
Из нутра лодки, как джинн из бутылки, появляется шеф. Он обеспокоен расходом топлива.
— Его осталось не так уж много, господин каплей! — скорбным тоном извещает он. — Такими темпом мы сможем идти не дольше трех часов в лучшем случае!
— Как вы считаете, сколько топлива нам потребуется, чтобы доползти до дома? — спокойно спрашивает командир.
Шеф наклоняется к нему, прикрыв ладонями рот, как человек, прикуривающий сигарету на ветру, так что я не могу расслышать его ответ. В любом случае, он был заранее готов ответить на подобный вопрос.
На ширине пальца над горизонтом рваные коричневатые клубы дыма постепенно сливаются с маслянистой охряно-коричневатой полосой тумана. Верхушки мачт внизу похожи на медленно отрастающую щетину бороды.
Старик опускает бинокль, надевает на линзы кожаный защитный чехол и оборачивается к первому вахтенному офицеру, который успел заступить на свое дежурство:
— Ни в коем случае не дайте клотикам этих мачт подняться выше, чем теперь!
Сказав это, он исчезает в люке боевой рубки. Я вижу, что у него это получается не так ловко, как у шефа. Я спускаюсь следом за ним.
Внизу, на посту управления, штурман уже нанес все наши маневры на большой лист кальки. Как раз сейчас он отмечает новый курс противника и корректирует дистанцию до него.
— Дайте-ка сюда! — вмешивается командир. — Значит, сейчас они здесь! Похоже на правду, — и, обернувшись ко мне. — В течение нескольких ближайших часов по этой схеме мы выясним их точный курс.
Но когда он обращается к штурману, в его голосе слышатся нотки нетерпения:
— Разверните большую карту, чтобы увидеть, откуда они следуют.
Нагнувшись над ней, он начинает что-то вроде монолога:
— Идут из Северного пролива! Интересно, куда? Ладно, скоро узнаем…
Он соединяет транспортиром точку, где находится конвой, и Северный пролив, и замеряет угол:
— Примерно двести пятьдесят градусов!
Задумывается на мгновение:
— Но они не могли идти этим курсом напрямую. Они должны были отклониться далеко к северу, чтобы обогнуть с фланга возможно патрулирующие подлодки. Это им не помогло… вот ведь как бывает!
Монотонный рев двух дизелей проникает в каждый уголок в лодке. Он действует на нас, как тонизирующий напиток: мы опять подняли головы — наши тела внезапно обрели прежнюю гибкость. Кажется, мой пульс участился.
Но самое странное превращение случилось со Стариком. Он выглядит умиротворенным, можно даже сказать — бодрым, и время от времени уголки его рта изгибаются в улыбке. Двигатели работают на полную мощность, и окружающий мир прекрасен — как будто мы ждали лишь этого глухого вибрирующего рева. Некоторое время все молчат. Затем командир произносит:
— Все равно мы не можем обнаружить себя до темноты. У них в рукаве могут быть припасены для нас какие-нибудь сюрпризы.
Но темнота наступит еще очень не скоро.
Я смог пролежать на койке не больше пятнадцати минут. Я вскочил, чтобы посмотреть, как дела в машинном отсеке, на корме. Люк, ведущий в кормовой отсек, не хочет открываться. Я преодолел разрежение воздуха, создаваемое бешено работающими дизелями, лишь потянув его всем весом своего тела. От шума закладывает уши. У всех широко раскрытые рты и вытаращенные глаза. Штанги толкателей по бокам двигателей сливаются в колышащиеся размытости. Стрелки манометров лихорадочно дергаются взад-вперед. Пары масла заполняют пространство отсека подобно плотному туману.
Вахту несет Йоганн. Френссен тоже тут. Завидев меня, он широко ухмыляется — куда подевалась привычная усталость? Его глаза светятся гордостью. Все в полном порядке. Вот теперь мы увидим, на что способны оба его дизеля!
Йоганн цветастой тряпкой вытирает черное масло с рук. Удивительно, как он еще не оглох здесь. Но этот адский гул для него, похоже, приятнее шелеста деревьев в лесу. Он орет, наклонившись вплотную к моему уху:
— Что там?
Я кричу в ответ ему в ухо:
— Пре — следуем — конвой. Ждем — темноты!
Старший механик моргает пару раз, кивает и отворачивается к своим манометрам. Лишь спустя несколько секунд до меня доходит, что люди в кормовом отсеке даже не знают, почему мы несемся полным ходом. Мостик отсюда далеко. Когда стоишь здесь, на железной решетке пайолы, мир за пределами люка перестает существовать. Машинный телеграф, сигнальные огни и система громкого оповещения — вот единственная связь с внешним миром. Если Старик не сочтет нужным объявить по громкоговорителю, почему мы меняем скорость хода, то здесь никто не будет знать, что происходит снаружи.
