— Уйдите прочь! — ответила она, вырываясь и разразившись слезами. — Вы слишком дерзки. Оставьте меня, уходите или я позову на помощь!
Евстафий где-то слыхал или читал, что подобные выражения в устах женщины чаще всего только притворство, и решил, что она собирается звать на помощь. Но ее сопротивление было серьезным, и громкий крик показал ему, что, если он желает спасти свое доброе имя, он должен уйти.
Она вырвалась от него, пробежала мимо и бросилась вниз, в переулок.
— Запомните это! — крикнул он ей вслед… — Вы пожалеете о дне, когда пренебрегли Евстафием Лэеем! — И он вернулся, чтобы присоединиться к Кампиану, который стоял в раздумьи.
— Не обидели ли вы девушку, сын мой? Мне показалось, я слышал крик.
— Обидел ее! Нет. Однако лучше бы она умерла и я вместе с ней! Не говорите со мной больше, отец. Мы пойдем домой.
Даже Кампиан имел достаточно жизненного опыта, чтобы понять, что произошло. И оба молча поспешили домой.
Так Евстафий Лэй сыграл свою игру и проиграл. Рози, добежав почти до Чепла, остановилась, горя от стыда, потом тихо пошла к домикам на окраине и вышла на дорожку, ведущую в деревню Мурвинстоу. Но она была такая красная и возбужденная, что побоялась войти в деревню из опасения (как она себе сказала) дать повод к людским толкам. Поэтому она свернула на боковую тропинку и пошла по направлению к прибрежным скалам, чтобы освежить пылающее лицо дуновением морского ветра. Там, найдя спокойный, поросший травой уголок под утесом, она уселась на дерн и погрузилась в глубокие размышления. Рози не только прекрасно знала, что за ней ухаживали, но находила это ухаживание чрезвычайно приятным. Не то чтобы ей особенно хотелось разбивать сердца: она бы не разбила своего сердца ни для кого из всех поклонников — так почему должны они разбивать свои сердца для нее? Они все были очень милы — каждый по-своему, но ни одного из них она не считала лучше других.
Бедная маленькая Рози! Если б у нее была мать! Но ей пришлось брать уроки жизни в другой школе. Она была слишком стыдлива (слишком горда, быть может), чтобы рассказать тетке о своем великом смятении. Но совет ей был необходим. Она просидела, сжав голову руками, более получаса; затем стремительно встала и пошла вдоль скал по направлению к Марслэнду. Она решила повидать Люси Пассимор — «белую колдунью».
[48] Люси все знает и скажет ей, что делать, возможно, даже — за кого выйти замуж.
Люси была тучной веселой женщиной пятидесяти лет, с маленькими лисьими, сверкающими, как огонь, глазами. Ее достоинствами в профессии «белой колдуньи» были бесконечная хитрость и столь же бесконечное добродушие, замечательное знание людских слабостей, некоторая гипнотическая сила, некоторое уменье лечить, твердая вера в силу своих собственных чар и уменье держать язык за зубами. Благодаря всему этому она зарабатывала большие деньги и достигла власти над простым людом на много миль вокруг.
Рози приблизилась к жилищу колдуньи. Та сидела у очага и гнала водку из порея. Но лишь только гостья появилась в дверях, перегонный куб был брошен на произвол судьбы, и, накинув чистый передник, Люси приветствовала Рози с бесконечной любезностью.
— Господи благослови, кто б мог подумать, что Роза Торриджа посетит мое бедное жилище!
Рози села. А дальше? Она не знала, как начать. Она просидела молча целых пять минут, сосредоточенно уставившись на носок своей туфли, пока многоопытная Люси не нашла лучшим сразу приступить к делу и избавить Рози от сложной задачи самой начать распутывать клубок. Со своей обычной манерой, полураболепной, полуфамильярной, она заговорила:
— Ну, моя дорогая, юная леди, что я могу сделать для вас? Я догадываюсь, вам нужна небольшая помощь старой Люси, а? Хотя я очень смущена, что вижу вас у себя: я думала, что это хорошенькое личико может само управиться с такого рода делами, а?
Столь внезапно атакованная, Рози исповедалась и, краснея и смущаясь, скоро дала понять Люси, что хотела бы выслушать предсказание своей судьбы.
— А? О, я вижу. Хорошенькое личико уж натворило бед, а? Слишком много «их»? Бедные созданья! Это не так-то легко. Один хорош для одного, другой для другого, а? У одного происхождение, у другого деньги.
И ловкая женщина, обращаясь наполовину к себе самой, перебрала все имена, чьи владельцы, по ее предположению, засматривались на Рози. При этом она искоса поглядывала своими блестящими лисьими глазками, между тем как Рози упорно помешивала торфяную золу носком своей маленькой туфли, разгневанная, пристыженная, испуганная тем, что эта женщина так хорошо отгадывала имена ее вздыхателей и ее мысли о них. Рози старалась сохранить беспечный вид, кого бы Люси ни называла.
— Хорошо, хорошо, — говорила Люси, которая ничего не узнала из ее движений, — думайте, думайте, жизнь моя, и когда вы остановите на ком-нибудь свое внимание, ну, тогда, может быть, я смогу помочь вам увидеть его.
— Увидеть его?
— Его дух, жизнь моя, я говорю только о духе. Я не стала бы устраивать в своем доме свидания ни за какие деньги, но я могу вызвать его дух, чтобы увидеть, верен ли он. Ведь вы хотели бы это знать, разве не хотели бы, дорогая?
Рози вздохнула и сердито отодвинула золу.
— Я должна сначала знать, кто он. Если б вы могли мне показать его сейчас!
— О, я могу показать вам это тоже, могу. Есть способ, верный способ. Но так смертельно холодно в это время года.
— Ну так что же? — спросила Рози, в глубине души мечтавшая о чем-нибудь именно в этом роде и почти готовая просить Люси прибегнуть к колдовству.
— Ну а вы не побоитесь войти на минутку в море ночью, нет? Завтрашняя ночь может пригодиться. Как раз завтра будет отлив.
— Если вы пойдете со мной, может быть…
— Пойду, пойду, постерегу вас, будьте спокойны. Только помните, душенька, никому ни словечка, ни за что на свете, не то ничего не увидите! Ну, попробуем немного колдовства. Хотите?
Рози не могла устоять против искушения. Они столковались, и на следующую ночь было назначено колдовство за небольшую плату (Люси жила своей торговлей). Опустив заслуженный золотой в руку почтенной дамы, Рози ушла.
Тем временем, в тот самый час, когда Евстафий преследовал свою избранницу в Мурвинстоу, совсем другая сцена разыгралась в комнате мистрис Лэй в Бэруффе.
Накануне ночью, отправляясь спать, Эмиас услышал, как его брат Франк в соседней комнате настраивает лютню и начинает петь. Оба окна были открыты; комнаты разделялись лишь тонкой перегородкой, и восхищенный слух Эмиаса улавливал каждое слово любовной песенки, напеваемой нежным мелодичным тенором, которым Франк славился среди прекрасных дам.
Когда певец кончил, Эмиас крикнул через стену:
