Но мистер Оксенхэм пригрозил, что будет давить ему голову веревкой до тех пор, пока у него глаза не вылезут, и напутанный испанец рассказал, что корабля из Лимы ожидают через две недели.
Десять дней мы спокойно ждали, не разрешая никому покинуть остров. Мы набрали хороший запас жемчуга и прекрасно питались дикими животными и свиньями, пока на десятый день не прибыла маленькая барка. Мы ее захватили и узнали, что она из Квито и везет на борту шестьдесят тысяч золотых песет
[67] и другие богатства. Если бы мы удовольствовались этим, все пошло бы хорошо. Некоторые хотели вернуться сразу, им хватало достаточно и жемчуга и денег. Но Оксенхэм пришел в бешенство и поклялся заколоть всякого, кто повторит это предложение. Он уверял нас, что корабль из Лимы, о котором у нас есть известия, гораздо больше и богаче и сделает нас всех принцами. Вторая барка появилась на шестнадцатый день и была захвачена без выстрела и кровопролития.
Взятие этой барки было гибелью для каждого из нас, так как уж нужно все сказать: с этой барки из Лимы Оксенхэм взял молодую даму, лет двадцати двух — двадцати трех, с ней был высокий мальчик лет шестнадцати и маленькая девочка, очаровательное дитя лет шести или семи.
Но вот что было странно: эта дама ничуть не казалась испуганной или огорченной и приказала своей малютке также не бояться нас. Только мальчик имел очень угрюмый вид, и особенно, когда замечал даму и мистера Оксенхэма беседующими в стороне. После этой удачи мы предполагали прямо вернуться к реке, откуда пришли, и как можно скорей отправиться домой, в Англию. Но мистер Оксенхэм убедил нас вернуться на остров и наловить еще немного жемчуга. Я думаю, на это безумие, превратившееся в несчастье, его толкнула дама. Когда мы собирались сойти на берег, я, спустившись в каюту пленницы, услышал, как Оксенхэм и она говорили друг другу «жизнь моя», «повелитель мой», «свет моих очей» и другие нежности. Мы сошли на берег, и мистер Оксенхэм удалился с дамой в дом, откуда три дня не выходил. Он оставался бы там и дольше, если бы люди, которые нашли мало жемчуга и устали стеречь и охранять такое количество испанцев и негров, не явились к нему с шумом и не поклялись уйти. Все были недовольны капитаном, а он — всеми. Мы вернулись к устью реки, и там начались наши злоключения. Как только мы вышли на берег, негры потребовали, чтоб Оксенхэм выполнил договор, который он с ними заключил. Оказалось, он условился с симарунами отдать им всех пленников, захваченных нами. И, хотя с отвращением, Оксенхэм готов был отдать испанцев, предполагая, что негры собираются обратить их в рабство. Но в то время, как мы все стояли и разговаривали, один из испанцев, поняв, что им предстоит, бросился на колени перед Оксенхэмом и, крича, как безумный, стал умолять не отдавать его, так как негры, сказал он, никогда не берут испанцев в плен, а жарят его живьем и затем поедают его сердце. Мы спросили негров, возможно ли это? Некоторые ответили: «Какое вам дело?» Но другие смело сказали, что это совершенно верно и что месть — лучшая приправа, нет ничего вкуснее испанской крови. А один из них, указав на даму, сказал такую глупую и дьявольскую вещь, что мне стыдно было бы повторить ее, а вам услышать. Мы все были поражены ужасом, а Оксенхэм сказал: «Если бы вы сделали молодцов рабами, это было бы совершенно справедливо, так как вы некогда были их рабами, и я не сомневаюсь, что с вами достаточно жестоко обращались. Но раз дело идет о таком ужасе, я не позволю ни одному из них попасть в ваши гнусные лапы». Началась ссора, но Оксенхэм решительно приказал вернуть пленников на корабль и дал им уехать, взявши с собой только сокровища и даму с маленькой девочкой. Мальчик же уехал на Панаму.
После этого симаруны ушли от нас, поклявшись отомстить, а мы поднялись вверх по реке до того места, где встречаются три ручья; затем дальше вверх по самому меньшему из трех. После приблизительно четырех дней пути, когда ручей совсем измельчал, мы вытащили нашу лодку на песок, и Оксенхэм спросил людей, согласны ли они тащить золото и серебро по горам до Северного моря.
[68] Некоторые из них вначале отказались, а я и другие посоветовали оставить изделия и взять только золото. Но Оксенхэм обещал каждому по сто серебряных песет сверх его доли. Это их удовлетворило.
На следующее утро Оксенхэм спросил людей, желают ли они пойти к холмам, разыскать негров и убедить их, несмотря на ссору, помочь нести сокровища. Матросы вскоре согласились, решив, что таким образом избавят себя от лишнего труда. Почти все ушли с Оксенхэмом, оставив нас шестерых сторожить даму и сокровища.
Так он ушел, провожаемый слезами дамы, и отсутствовал семь дней. Все это время мы верно и честно служили даме.
На седьмой день мы шестеро чистили лодку. С нами была малютка, собиравшая цветы, а Виллиам Пенберти удил рыбу на расстоянии приблизительно ста шагов от нас. Вдруг он с криком вскочил и бросился к нам, приказывая схватить девочку и бежать к дому, так как на нас напали испанцы. Это оказалось правдой. Прежде чем мы достигли дома, нам вслед было пущено до сотни пуль. Однако они в нас не попали. Тогда некоторые из врагов, остановившись, прицелились как следует из своих мушкетов и убили одного из плимутских людей.
Остальные добежали до дома и, захватив даму, выбежали вон, сами не зная куда. Испанцы, найдя дом и сокровища, не преследовали нас дальше.
Весь этот день и весь следующий мы странствовали, полные горечи. Дама беспрерывно плакала и самым жалобным образом звала Оксенхэма. Малютка тоже. Наконец мы разыскали след наших товарищей и двинулись по следу — это было лучшее, что мы могли сделать. С наступлением ночи мы встретили всю команду, которая возвращалась обратно, и с ними около 200 негров с луками и стрелами. Начались радостные крики и объятия. И странно было, господа, смотреть на даму. Перед тем она была в полном отчаянии, а теперь стала настоящей львицей. Она горячо просила Оксенхэма не думать о золоте и идти прямо к Северному морю. При мне она уверяла его, что бедность беспокоит ее не больше, чем беспокоило ее доброе имя, а затем, отойдя немного в сторону от остальных, показала на зеленый лес и сказала по-испански, вероятно, не зная, что я понимаю: «Смотри, вокруг нас рай, разве не можем мы с тобой остаться здесь навсегда, позволив им взять золото или бросить его, как они захотят?»
Но он не поддался этому искушению и, повернувшись к нам, предложил нам половину сокровищ, если мы пойдем с ним обратно и отобьем сокровища у испанцев. Дама опять стала плакать, но я взялся успокоить ее. Я сказал ей, что дело идет о чести мистера Оксенхэма, что в Англии ничто так не презирается, как трусость или нарушение слова, и что ему в семь раз лучше умереть среди испанцев, чем, вернувшись домой, видеть презрение всех тех, кто плавает по морям.
Так, после больших затруднений Оксенхэм и его отряд пошли обратно, а я, Виллиам Пенберти и трое людей из Плимута остались охранять даму, как прежде. Построив шалаши из ветвей, мы прождали пять дней, ничего не зная. На шестой день мы увидели вдали Оксенхэма и с ним пятнадцать или двадцать человек, которые казались ранеными и очень истощенными. Когда мы стали искать остальных, оказалось, что больше никого нет. И здесь Оксенхэм, который, после того как прошел его первый припадок ярости, все время вел себя как искусный командир, приказал нам нарубить деревьев и сделать каноэ
[69], чтобы спуститься к морю. Мы приступили к работе с большим трудом и малым успехом. Нам пришлось подсекать деревья нашими мечами и обжигать их огнем, который мы добывали с большими усилиями. Но лишь только мы обожгли первое дерево и срезали второе, около нас появилась большая партия негров и с самыми дружественными знаками приказала нам бежать ради спасения нашей жизни, так как на нас идут испанцы с большими силами. Мы опять снялись и ушли, с трудом волоча ноги от голода, слабости и палящей жары. Некоторые были схвачены, некоторые убежали с неграми. Что с ними стало, мне неизвестно, но восемь или десять человек остались с капитаном, среди них был я. Целый день мы спускались к морю, но затем, поняв по шуму в лесу, что испанцы напали на наш след, снова повернули внутрь страны и, дойдя до скалы, взобрались на нее, подняв даму и малютку на веревках, сплетенных из лиан. Прервав таким образом след, мы надеялись избавиться от неприятеля. Спустившись по откосу с другой стороны, мы снова вступили в лес, где странствовали много дней. Наша обувь истлела. Наша одежда висела на нас клочьями. Нас поражало, как стойко переносит все это дама. Уже много дней она шла босиком, а вместо платья ей пришлось завернуться в плащ мистера Оксенхэма; малютка же шла почти обнаженная. Дама все время спокойно смотрела на Оксенхэма и, казалось, ни о чем не беспокоилась, пока он с ней, утешая и развлекая нас всех шутливыми словами. А однажды, сидя под большим фиговым деревом, она убаюкала нас всех нежной песней, хотя, проснувшись около полуночи, я увидел, что она все еще сидит и горько плачет. Она была настоящей женщиной — прекрасной и крепкой.
