— Какого черта вы тащили в лагерь мертвеца?
— Если он мертв — это не моя вина. Он был живехонек, когда я двинулся с ним в путь, и я держал его как следует и как можно выше всю дорогу. Чего вы еще хотите?
— Лэй! — заявил Винтер. — Следовало бы вам говорить несколько вежливее, если не почтительнее с командирами, которые старше вас и являются вашим начальством.
— Прошу прощения, сэр, — ответил великан. Он стоял перед огнем и капли дождя испарялись с его кирасы. — Я обучался в школе, где умение сделать дело уважалось больше, чем тонкие речи.
— Какую бы вы школу ни прошли, сэр, — сказал Винтер, раздраженный намеком на Дрэйка, — по-видимому, в ней вас не научили подчиняться распоряжениям. Почему вы не явились, когда протрубили сбор?
— Потому что очень холодно, — ответил Эмиас. — Во-первых, я его не слышал, а затем в моей школе меня учили, если я за что-нибудь взялся — не возвращаться обратно с пустыми руками.
Это было сказано метко, и Винтер вскочил с проклятием.
— Вы хотите оскорбить меня, сэр?
— Очень сожалею, сэр, что вы приняли похвалу сэру Фрэнсису Дрэйку за оскорбление вам. Я притащил сюда этого джентльмена, так как полагал, что он сможет сообщить нам полезные сведения. Если он умрет — потеря будет ваша.
— Помоги же мне, — вмешался Карри, желая создать настроение в пользу Эмиаса, — и мы вынесем его отсюда.
В то же время Рэли встал, взял Винтера за руку и, отойдя с ним в сторону, начал серьезно говорить о чем-то.
— Какого черта, Лэй, вы ссоритесь с Винтером? — спросили двое или трое.
— Послушайте, почтенные папаши и дорогие дети, обсуждайте как вам угодно дела испанцев и дайте нам с адмиралом устраиваться по-своему.
Все нашли необходимым замять историю. Капитан Рэли, вернувшись, заявил:
— Хотя адмирал Винтер, без сомнения, отнесся слишком подозрительно к некоторым словам мистера Лэя, все же я не сомневаюсь, что мистер Лэй не хотел сказать ничего несовместимого с положением солдата и джентльмена и недостойного их обоих, его и адмирала.
Против этого предположения Эмиас не счел возможным спорить, после чего Рэли пошел обратно и сообщил Винтеру, что «Лэй охотно готов взять свои слова назад и очень огорчен, если он, Винтер, усмотрел в них что-либо оскорбительное» и так далее.
Тогда Винтер вернулся, и Эмиас довольно искренно сказал ему:
— Адмирал Винтер, я надеюсь, вы понимаете — то, что сейчас произошло, никоим образом не помешает вам найти во мне полную готовность выполнять все ваши приказания, чего бы они ни касались, поддерживать ваш авторитет среди солдат и защищать вашу честь от врагов, даже ценой собственной жизни. Мне было бы стыдно, если бы личная ссора могла как-нибудь повредить государственным интересам.
Эта речь стоила Эмиасу большого напряжения, и поэтому он, чтобы избежать нового недоразумения, старался говорить, насколько мог, в стиле Ричарда Гренвайля. Разумеется, Винтер ничего не мог ему ответить, несмотря на ясный намек на личную ссору, кроме того, что постарается выказать себя достойным командиром такого доблестного и надежного солдата.
После этого все обратили свое внимание на пленника, который благодаря Биллю Карри уже сидел, сильно нуждаясь в перевязке, и смущенно и страдальчески оглядывался вокруг.
— Отнесите этого джентльмена ко мне в палатку, — сказал Винтер, — пусть хирург осмотрит его. Мистер Лэй, кто он?
— Испанец он или итальянец, я не знаю, но, кажется, он важное среди них лицо. Я думаю — он капитан роты. Мы с ним вначале обменялись двумя или тремя ударами, а потом потеряли друг друга из вида. Затем я нашел его среди песков, когда он старался собрать своих людей и сыпал проклятиями, как из рога изобилия. Но его люди разбежались, и я притащил его сюда.
— Но как? — спросил Рэли.
— Как? Я приказал ему сдаться — он не захотел. Тогда я приказал ему бежать, и он тоже не захотел. Было слишком темно, чтобы стрелять; я взял его за уши, вышиб из него дух, ну и притащил его сюда.
— Вышиб из него дух! — воскликнул Карри среди общего хохота. — Знаешь ли ты, что ты почти сломал ему шею? Его забрало было все в крови.
— Тогда он должен был бежать или сдаться, — заявил Эмиас и поднялся, чтобы улизнуть: сначала он поискал, нет ли где-нибудь эля, а потом забрался спать в сухую нору, которую вырыл для себя в песчаной насыпи.
На следующее утро, когда Эмиас поглощал свой скудный завтрак из сухарей (провизия быстро исчезала в лагере), к нему подошел Рэли.
— Что, за едой? Это больше, чем я успел сегодня.
— В таком случае садитесь и ешьте.
— Нет, юноша, я не за милостыней пришел. Видели ли вы вашего пленника?
— Нет, и не увижу, пока он в палатке Винтера.
— Почему? Что вы имеете против адмирала? Не можете ли вы предоставить Фрэнсису Дрейку самому защищать свои интересы и не соваться в его дела?
— Вот это хорошо! А если ссора затронула не только меня, но и каждого человека на корабле? Когда Винтер бросил Дрэйка
[86], он бросил нас всех. Разве не так?
— А если и так? Пусть каждый сам заботится о своих делах — таково правило умных людей, Эмиас. Здесь по крайней мере этот человек у власти и в милости; и благоразумному юноше лучше держать язык за зубами.
— Но это-то и приводит меня в бешенство: видеть, как этот молодец, дезертировавший от нас там, в неведомых морях, завоевал себе доверие и положение здесь, на родине, в качестве первого человека, возвратившегося через проливы! А он совсем не должен был возвращаться. Надменный, легкомысленный, трусливый дурак!
— Эмиас, вы — хороший боец, но плохой политик.
— Я не политик, капитан Рэли, и не желаю им быть!
— Если Винтер сам пригласит вас к себе в палатку, вы не откажетесь прийти?
— Почему нет, принимая во внимание его годы и положение, но он слишком хорошо все понимает, чтобы сделать это.
— Он слишком хорошо все понимает, чтобы не сделать этого, — со смехом возразил Рэли.
И, действительно, через полчаса последовало приглашение, и Эмиас не мог не принять его.
