— Или о Джоне Хаукинсе в Сан-Хуан д’Ульоа?
[108]
— Вы — дерзкие мещане, — сказал дон Гузман и ушел, называя себя глупцом и ослом за то, что унизился до таких разговоров.
Солтэрн пришел к нему на следующий день просить прощения, обещая, что больше не станет приглашать никого из тех, кто был так груб, если только дон Гузман снова удостоит его дом чести своего посещения. Испанец на самом деле успокоился и пришел на следующий же вечер, все время издеваясь над самим собой за то, что идет.
«Эта девушка, кажется, околдовала меня. Я должен идти и проглотить ради нее свою долю унижения».
Он очень ловко намекнул старому Солтэрну, что питает к нему такую склонность и чувствует себя настолько обязанным ему за его вежливость и гостеприимство, что не может не сказать ему некоторых вещей, которых не сказал бы никому другому: испанцы столь ревниво относятся не к отдельным торговцам, а ко всякому общему намерению лишить их с трудом завоеванного благосостояния; но для одного человека сейчас есть масса возможностей разбогатеть.
Старый Солтэрн, как он ни был проницателен, имел свое слабое место, и испанец затронул его. В восторге от удобного случая проникнуть в тайны испанской монополии, старик часто заставлял Рози привлекать испанца, без малейшего опасения, что она может быть сама увлечена. Солтэрн был уверен, что девушка и молодой человек будут держаться в отдалении друг от друга, как существа двух различных пород. Таким образом, случилось, что в течение многих недель и месяцев дом купца был излюбленным пристанищем испанца, и он ежедневно видел Розу Торриджа, а Роза Торриджа слушала его.
Что касается ее, то, бедное дитя, она никогда не видела подобного человека. У него был неисчерпаемый запас чудесных рассказов, как у Эмиаса или даже больше; и он рассказывал их с изяществом и красноречием, которых не было у скромного Эмиаса.
Притом же Гузман был здесь, а братьев Лэй не было и не было никого из прежних поклонников. Что же ей еще оставалось делать, как не развлекаться с единственным человеком, который был возле нее?
Его рассказы, конечно, были достойны того, чтобы их слушать. Он, казалось, бывал всюду и видел все. Рожденный в Перу и десяти лет отосланный домой в Испанию, воспитанный в Италии, солдат на Леванте
[109], искатель приключений в Индии, снова в Америке, сначала на островах, затем в Мексике, затем опять посланный назад в Испанию, оттуда в Рим и оттуда в Ирландию, потерпевший кораблекрушение, пленник у дикарей, глядевший в кратеры вулканов, побывавший при всех дворах Европы, сражавшийся с турками, индейцами, львами, слонами, аллигаторами — с кем только он ни сражался! — в тридцать пять лет он видел достаточно для трех жизней и умел использовать то, что видел.
— А теперь, — сказал он Рози однажды вечером, — что осталось у меня кроме сердца, истоптанного, как мостовая? Кого ему любить? Кто его любит? Ему не для чего жить, кроме славы, и даже в этом отказано ему, пленнику, в чужой стране.
— Разве у вас нет родных? — спросила жалостливая Рози.
— Обе мои сестры в монастыре — у них нет ни денег, ни красоты, поэтому они умерли для меня. Брат мой — иезуит. Мой отец попал в руки индейцев в Мексике. Моя мать, не имеющая ни гроша вдова, состоит компаньонкой, дуэньей, как бы они ни предпочитали это называть, носящей веер и болонку за какой-нибудь принцессой или другой дамой Севильи. А я, я потерял даже мой меч — такова судьба дома де Сото.
Дон Гузман, разумеется, рассчитывал, что его пожалеют, и его пожалели. А затем он изменил тему и начал рассказывать итальянские истории, приноравливаясь к аудитории: патетические в присутствии Рози и легкомысленные — в ее отсутствии.
Нужны ли еще слова? Прежде чем прошел год, Рози Солтэрн была больше влюблена в дона Гузмана, чем он в нее; и оба подозревали чувства друг друга, хотя ни один не выдавал себя, пока дон Гузман не открыл ей своего сердца.
— Я люблю вас, сударыня! — сказал он, бросаясь к ее ногам. — Я обожаю вас. Имейте сожаление ко мне, к моему одиночеству, моей бездомности, к отсутствию у меня друзей. Ах, Рози, простите безумие моей страсти, вы не знаете сердца, которое разбиваете. Холодные северяне, вы плохо представляете себе, как может любить южанин. Не обманывают ли меня мои слезы, или я вижу слезы и в этих лучезарных очах?
— Ступайте, сэр! Вы — дворянин, а я — дочь горожанина. Вам следует помнить об этом — воскликнула бедная Рози, наконец овладев собой, — и не показывайтесь мне больше на глаза, — и она бросилась прочь из комнаты.
— Ваш раб подчиняется вам, сударыня, и целует ваши руки и ноги навеки, — ответил лукавый испанец и, приведя себя в порядок, спокойно вышел из дома. Она же, бедная дурочка, следила за ним из верхнего окна, и ее сердце невольно сжалось, когда она заметила его веселый и беззаботный вид.
Глава одиннадцатая
ОБЕД ВО ДВОРЦЕ ЭННЕРИ
В большом зале замка Эннери шло пиршество.
В то время как все ели и пили, Рози Солтэрн и дон Гузман, делая вид, что не замечают друг друга, усиленно следили один за другим. При этом Рози пришлось быть очень осторожной, так как за столом был не только ее отец: как раз против нее сидели Вильям Карри и Артур Леджер, лейтенанты ирландской армии, приехавшие в отпуск несколько дней тому назад.
Дон Гузман и Рози Солтэрн не обменялись ни словом за последние шесть месяцев, хотя встречались много раз.
Испанец не избегал ее общества, но он признал негодной свою первоначальную тактику и теперь стал применять другую, гораздо более опасную. Спокойно и ненавязчиво он показывал ей, что может обойтись без нее, а она, бедная дурочка, тотчас начала спрашивать себя: почему? Шаг за шагом она была доведена до того, что стала домогаться того самого человека, которым пренебрегла когда-то.
В тот день за столом в Эннери она почувствовала себя ужасно уставшей от маски, которую носила. Дон Гузман прочел это в ее беспокойном печальном взоре и, решив, что она уже достаточно наказана, стал украдкой поглядывать на нее, нисколько не смущаясь, когда замечал, что, встречая его взгляд, она опускает глаза. Он видел, как ее молчаливость и рассеянность возрастают и как румянец вспыхивает на ее щеках. Тогда он притворился таким же печальным и рассеянным и продолжал на нее поглядывать, пока не заметил, что она смотрит на него.
Теперь он знал, что добыча поймана. Дон Гузман ликующе рассыпался, как соловей на ветке, историями, шутками, меткими словечками и тотчас же сделался душой общества, самым очаровательным собеседником.
