Они расположились лагерем под деревьями над тем местом, где дорога вьется по отвесному склону горы.
Все их попытки найти серу и селитру до сих пор не увенчались успехом. Поэтому они по-прежнему вынуждены были полагаться на свои мечи и стрелы.
Итак, сбросив на тропинку большое дерево, чтобы перегородить дорогу каравану, они уселись среди цветов и, грызя орехи, обсуждали вопрос, что за шум они слышат каждую ночь с тех пор, как покинули берега Меты.
Это не было похоже ни на ягуара, ни на обезьян, ни на один из знакомых им звуков. Впрочем, на то они были в стране чудес, и, кроме того, караван с золотом куда важнее всякого шума.
Наконец снизу послышался сильный треск и громкий крик. Треск не был звуком ломающихся ветвей или стуком дятла, а крик не был визгом попугая или воем обезьяны.
— Это щелкание бича, — сказал Иео, — и женский плач. Они приближаются, ребята.
— Женский? Неужто они тащат с собой женщин? — спросил Эмиас.
— Почему бы и нет? Вот они! Видите, как блестят их копья.
— Ребята, — тихо сказал Эмиас, — не стрелять, пока я не подам знака. Тогда выпускайте по одной стреле, затем меч наголо и на них. Вперед и ни звука.
Караван медленно поднимался. Впереди двигалось человек двадцать солдат. Только половина из них шла пешком. Другую половину несли в креслах на своих спинах индейцы. Те солдаты, которые шли, передали самое тяжелое оружие и аркебузы следующим за ними рабам, подталкиваемым пинками солдат идущих сзади.
— Эти люди с ума сошли, выпустив из рук свое огнестрельное оружие.
— О, сэр, индеец будет молиться аркебузу, чтоб тот не застрелил его.
— Десять ружей, — подсчитал деловитый Эмиас, — и десять пик. Билль сможет напасть на них сверху.
Последним шествовал какой-то офицер, тоже в кресле на спине индейца, ежеминутно вынимавший изо рта сигару, чтобы разразиться проклятиями.
Дальше двигалась новая процессия — длинная цепь индейцев и негров, обнаженных, изнуренных, исполосованных кнутом и кандалами. Прикованные друг к другу за левую руку, они спотыкались и обливались потом под тяжестью корзин, придерживаемых ремнями, обвязанными вокруг головы. Иео сказал правду. Здесь были не только старики и юноши, но и женщины: стройные девушки и матери с детьми, бегущими около их ног.
Первые сорок человек, как насчитал Эмиас, несли на своих спинах груз, который сразу заставил всех англичан, за исключением, может быть, самого Эмиаса и Иео, забыть о тех несчастных, которые тащили этот груз. В каждой корзине лежал четырехугольный, тщательно перевязанный сверток. Наш друг Эмиас был хорошо знаком с этими свертками.
— Что в них, капитан?
— Золото!
При этом слове все глаза жадно устремились вперед, и поднялся такой шум, что Эмиас должен был предостеречь своих людей.
— Будьте осторожны, будьте осторожны, или вы все погубите!
Последние двадцать индейцев несли большие по размеру, но более легкие корзины, наполненные, по-видимому, маниоковой мукой, маисом и другими съестными припасами. За ними шли носильщики и сопровождаемые рабами еще двадцать солдат. Шествие замыкал офицер, улыбающийся, покручивающий громадные усы и меньше всего думающий о неприятельской стреле, которая вот-вот в него вонзится.
Все было готово. Единственный вопрос — как и когда начинать.
Внезапно, как обычно бывает, повод явился по их собственной вине.
Одним из последних в ряду скованных индейцев шел старый седобородый человек вместе со стройной девушкой лет восемнадцати. Как раз при их появлении передняя часть колонны завернула за угол, послышался шум, и чей-то голос крикнул:
— Остановитесь, сеньоры, через дорогу лежит дерево.
— Дерево через дорогу, — повторил офицер с различными горячими обращениями к исчадиям ада, к святому Яго Компостельскому
[159] и множеству других личностей.
Меж тем цепь дрожащих индейцев, которым спереди приказывали остановиться, а сзади гнали вперед ударами, металась взад и вперед до тех пор, пока бедный старик не упал со стоном на дорогу.
Офицер соскочил с кресла и бросился вперед узнать, что случилось, и наступил на старика.
— Дед Вельзевула
[160], нашел место разлечься, — и он толкнул его острием своего меча.
Старик пытался встать, но тяжесть на голове превышала его силы. Он снова упал и лежал неподвижно. Надсмотрщик с силой ударил его несколько раз, но далее эта мера оказалась бесполезной.
— Гастадо, сеньор капитан, — сказал он, пожимая плечами, — негоден. Он болен уже три месяца.
— О чем думал интендант, посылая мне этакую дрянь? Вперед! — крикнул офицер.
— Очистите дорогу, сеньоры, а я живо очищу цепь. Держи, Педрилья.
Надсмотрщик поднял цепь, которая была прикреплена к кисти руки старика. Офицер отступил и занес над головой свой толедский клинок.
Офицер был крупный, широкоплечий человек, и Эмиас думал, что он собирается показать силу своей руки, одним ударом перерубив цепь.
Даже Эмиас не был подготовлен к чудовищной прихоти испанского искателя приключений, достойного сына тех первых завоевателей, которые имели обыкновение испытывать остроту своих мечей на живых телах индейцев и щекотать себе обоняние запахом жареных кациков. Клинок блеснул в воздухе раз-два и опустился, но не на цепь, а на руку, которая была ею скована.
Раздался крик, брызнула кровь, — и цепь и пленник были разделены. В то же мгновение девушка, быстрая и свирепая как тигр, подскочила к офицеру, с дикой силой схватила его на руки и бросилась с ним с узкой тропинки в пропасть.
Послышался шум, крик. Все головы склонились над бездной. Девушка повисла на скованной руке. Офицер исчез. Наступило мгновение тишины, а затем Эмиас услышал, как далеко внизу тело ударилось о деревья.
— Тащить ее наверх! Растерзать на куски! Сжечь ведьму! — И надсмотрщик, схватив цепь, изо всех сил потащил ее к себе, меж тем как остальные, соскочив со своих кресел, столпились на краю пропасти.
Теперь для Эмиаса настало время действовать. На расстоянии десяти ярдов он пронзил стрелою тело надсмотрщика, а затем обрушился на остальных. Он вытащил девушку и поставил на дорогу, меж тем как испанцы отпрянули в разные стороны, приняв его за какого-то горного великана. Однако его «ура» тотчас обнаружило им их ошибку. Поднялся крик: «Англичане, лютеранские собаки!» Но было слишком поздно. Люди из Девона последовали за капитаном. Ураган стрел умертвил пятерых испанцев и ранил еще дюжину, а затем подскочил Сальвейшин Иео со своими развевающимися белыми волосами и с ним еще двадцать мечей. И смертоносная работа началась. Испанцы дрались как львы, но у них не было времени зарядить аркебузы и не было места, чтобы пустить в ход пики. Нападавшие имели за собой стену, а в подобных условиях это значило держать врага в своих руках. Пять отчаянных минут — и на дороге не осталось ни одного живого испанца, ни одного живого не нашлось бы и в зеленой бездне внизу.
