Казей выбрал восемь человек, опять-таки побойчее. В их числе оказались его друзья – Колодей, Гевля и Лутай.
Этот день навсегда останется в священной памяти казаков. Они были дозорными и первый раз на войне почувствовали, как напрягается воля, прямо до физического ощущения какого-то окаменения, когда надо въезжать в незнакомый лес, где, может быть, залегла неприятельская цепь, скакать по полю, вспаханному и поэтому исключающему возможность быстрого отступления. Они понимали, что, разыскивая своих, они легко могли выехать на австрийцев.
Уже совсем близко, словно большие кузнечные молоты, гремели пушки противника, и наши залпами ревели им в ответ. Где-то убедительно быстро на своем ребячьем и странном языке лепетал непонятное пулемет.
Только перед вечером за редким перелеском они нашли нужный им полк. Армейский полк, куда были приписаны терцы, наступал с боями. Больше половины офицерского и солдатского состава было выбито, пополнений они не получали и все ждали только одного: когда их, полуживых от усталости и обносившихся, отведут в тыл.
Но высшее командование стремилось до наступления зимы во что бы то ни стало вторгнуться через Карпаты в Венгрию и опустошить ее. Людей не щадило – человеческих запасов было много. Казалось, что этим длительным напряжением третий месяц не прекращающегося боя будет сломлено сопротивление отступающих в беспорядке австрийских армий, падут Краков и Вена и левым крылом русские смогут выйти в незащищенный тыл Германии.
Следуя этому плану, русские войска безостановочно шли на запад, захватывая десятки тысяч пленных, огромные запасы продовольствия, снарядов, оружия и одежды. Но было что-то в этой войне выше человеческого понимания. Казалось, враг разгромлен, изошел кровью, еще усилие – и будет решительная победа. Ан нет! Усилие совершилось, но на месте растаявших армий врага вырастали новые, с унылым упрямством шли на смерть и гибли.
Каждое утро, еще затемно, казаки покидали свой ночлег, выбирались на позиции и весь день проводили за каким-нибудь бугром, то прикрывая артиллерию, то просто поддерживая связь между подразделениями и частями.
Наступила осень, дул пронзительный ветер, и казаки с синими лицами и покрасневшими веками, чтобы согреться, плясали вокруг лошадей и засовывали под седла окоченевшие пальцы. Иногда, чтобы согреться, кучами шли друг на друга и молча барахтались на земле. Порой казаков развлекали рвущиеся поблизости шрапнели. Кое-кто робел, другие смеялись над ним и спорили, по ним или не по ним стреляет противник. Настоящее томление наступало только тогда, когда уезжали квартирьеры на отведенный казакам бивак и они ожидали сумерек, чтобы последовать за ними.
Вечерело. Звезды кое-где уже прокололи легкую мглу, и казаки, выставив сторожевое охранение, отправились на ночлег. Под бивак им отвели обширную благоустроенную усадьбу, с сыроварней, пасекой, конюшнями, где стояло несколько лошадей. По двору ходили куры, гуси, где-то мычали коровы, а вот людей нигде не было. Сотник с хорунжим заняли одну из парадных комнат, Никита с друзьями – другую, остальным досталось все остальное. Накололи дров, растопили печь и сели за ужин. Эту ночь они блаженствовали в тепле и сытости.
А на следующий день казакам внезапно скомандовали седлать, и они так же внезапно переменным аллюром прошли верст пятьдесят. Выезжая временами на шоссе, они слышали глухой, как морской прибой, стук бесчисленных копыт и догадывались, что впереди и позади их идут другие кавалерийские части и что им предстоит большое дело.
Ночь далеко перевалила за полночь, когда они стали на ночлег. А утром им пополнили запас патронов, корма лошадям, и они двинулись дальше. Местность была пустынна: какие-то буераки, низкорослые деревья, холмы. Построились в боевую линию, назначили, кому спешиваться, кому быть коноводом, выслали вперед разъезды и стали ждать. Поднявшись на пригорок и спрятавшись за кустами, казаки стали наблюдать за открытою местностью, простиравшейся на версту. По ней были расставлены наши заставы. Они были так хорошо укрыты, что сразу их было и не рассмотреть. Но что это?
– Смотрите, смотрите! – раздалось среди казаков, которые указывали руками в направлении появившегося противника.
Три колонны мерным шагом наступают на наши позиции. Над головами врагов взвиваются облачка шрапнелей, передние ряды падают, но другие становятся на их место и продвигаются вперед.
– Вот и настала наша очередь вступить в бой, – сказал командир сотни и подал команду:
– Ложись… прицел восемьсот, сотня, пли! – и терцы уже больше ни о чем не думали, а только стреляли, заряжали. Лишь где-то в глубине сознания жила уверенность, что все будет как нужно, что в должный момент им скомандуют идти в атаку или садиться на коней и тем или другим они приблизят ослепительную радость победы.
Наступление было остановлено, и поздним вечером казаков отвели на ночлег. На следующий день надо было расследовать, какие пункты занял неприятель, где он окапывается, где попросту помещает заставы.
Разъезд был дальний, поэтому его возглавил хорунжий Востриков. Казакам было поручено наблюдать район версты в четыре и сообщать обо всем, что заметят. Местность была совершенно ровная, и на ней, как на ладони, виднелись три деревни. Одна была занята нашими, о двух других ничего не было известно.
Держа винтовки в руках, казаки осторожно въехали в ближайшую деревню, проехали ее до конца, и, не обнаружив неприятеля, с чувством полного удовлетворения напились парного молока, вынесенного им красивой, словоохотливой старухой. Потом хорунжий отозвал Казея в сторону и приказал:
– Бери двух дозорных и езжайте в следующую деревню, мы будем следовать за вами на расстоянии видимости, понял?
– Так точно!
– Увидите что подозрительное – сигнализируйте нам, – И он показал условные сигналы.
Поручение пустяшное, но все-таки серьезное, и главное – первое, в котором Никита мог проявить свою инициативу. Кто не знает, что во всяком деле начальные шаги приятнее всех остальных.
Никита решил идти не лавой, то есть в ряд, на некотором расстоянии друг от друга, а цепочкой, то есть один за другим. Таким образом, считал он, люди подвергнутся меньшей опасности, и они получат возможность скорее сообщить что-нибудь новое. Разъезд следовал за ними на расстоянии.
Они въехали в деревню и оттуда увидели, что к ней направляется колонна врага. Он подал сигнал хорунжему, но в это время возле них взвилось облачко пыли, и раздались винтовочные выстрелы. Никита оглянулся и понял, что над ними нависла серьезная опасность. Дорога к разъезду отрезана, а с другой стороны движется колонна. Оставалось скакать прямо на врага, промчаться перед его фронтом к дороге, по которой ушел наш разъезд. Это была трудная минута в его жизни. Лошадь спотыкалась, несясь по вспаханному полю, пули свистели мимо ушей, одна даже оцарапала луку его седла. Он смотрел на врагов и видел их растерянные лица. Невысокий пожилой офицер, странно вытянув руку, стрелял в него из револьвера. Этот звук выделялся каким-то дискантом среди остальных. Два всадника выскочили, чтобы преградить дорогу казакам, но они выхватили шашки, и те замялись. Может быть, они просто побоялись, что их подстрелят их же товарищи.
