– Земля дана всем, и она одинаковая к человеку, – говорили одни.
– Нет, казачья земля – особенная, – говорили другие. – Она царями нам дана испокон веку.
– А царя нет.
– Верно, казаки, – оглядывая собравшихся, сказал атаман Щербина, – кажется мне, братцы, придут сюда люди землю требовать, вот что указывает в своем воззвании атаман казачьего войска: «Недалек тот час, когда голодные массы солдат и населения, впав в отчаяние, могут двинуться на наш край и все истребить на своем пути».
– Это ж какие массы? Что по горам прячутся, или заводские кацапы?
– А мы не от кацапов пошли, – рубит кто-то наперекор вечным истинам казачества.
– Эх ты, – раздается тому в ответ, – кабы не знал твою матушку и отца Максима Гавриловича, так подумал бы: не от залетного ли коробейника произошел ты?
– Ну, ты потише, потише, куда повернул, – отвечает казак. – А то мы не знаем.
– Что ты знаешь?
– Я из гребенских, сами сюда прибыли, наши уже и забыли, когда это было…
– Весьма от давних лет по Тереку у реки жительство свое имеем, а каким случаем, по указу или без указу, при котором государе сначала поселились, того за давностью сказать не можем, – говорят они.
– А что стоят наши городки и станицы по-над Тереком, как крепости духа, это точно – все знают.
– Царь Иван Грозный признал нас, гребенцов.
– А Петр Великий узаконил казачье войско. Люто боролся он с двоеперстием и бородами, а терцев самолично прибыл жаловать старым крестом и бородой. Как же казак мог бунтовать против государя, если виноделие, ловля рыбы, соль, промысел не облагались налогами.
– Это было при царе Горохе! И соль, и вино, и морской промысел давно стали царской монополией, – уже спокойно отвечают спорщику.
– Ладно, – соглашается тот, – Но взамен этого монархи поставили казаков на казенный кошт, как первых защитников отечества. Выдавали порох, свинец, денежное довольствие, хлебное жалованье – столько-то фунтов соли, четвертей и четвериков муки, овса, крупы, каждому по чину. Давали и казачьим вдовам, если растили царю сынов. Из оружейной палаты нам отправляли бердыши, палаши, стрелецкие знамена и секиры, хотя и секиры и камзолы казаку ни к чему – вот она, шашка острая!
Казаки смеются – знай наших.
Заговорили о богатстве казачьем, о вечной неустроенности.
– Главное богатство казака – не дом, а верность присяге, войску. Живи под плетнем, а церковь чтоб восьмиглавая. В старых письменах нас именуют горестью. Сто человек держали однажды Азово-Моздокскую линию, от моря до моря. А налетали на Линию разные хангиреи тысячами конников.
Али ту бабу – казачку сравнить с мужицкой? Про наурские щи слыхали?
– Чего, чего? – придвинулись к рассказчику казаки.
– В станице Наурской было. Налетели Магометы. На валы бросились и бабы, в нарядах, монистах – отмечали годовой праздник. Орудовали вилами, топорами, вар лили и – туда же! – поспевшие щи со свининой. Так потом спрашивали у обожженных горцев: «Не в Науре ли щи хлебал?»
– А казаки не пробовали на вкус, какой он черкесский или чеченский кинжал? – заступился за горцев один казак. – Только посинелые языки вываливались. Горцы – это тоже казаки, что остались на кручах со времен великого переселения народов. Перемешали тогда гунны котел человеческий медными мечами. Кто уцелел, прижился в горах, привык видеть тучи снизу, отбивался от всех, пускал корни в камни. У нас крест в станице, а за спиной Петроград. У горцев Коран и аул – отступать некуда. Потому и верят в своего магометанского бога так, что молитву не могли прервать наши николаевские солдаты.
– Земля у них богатая, а за пшеничный хлеб с яра сигнут – только и знают мамалыгу кукурузную, – заметил кто-то. – Да, яблоки ели лесные. Налетела конница Шамиля на славный садами Кизляр. Сады и помешали штурму. Муллы и наибы орут – бесполезно: джигиты ихние полезли на ветки, набивают пазухи грушами да виноградом, известными им лишь по Корану. Виноград-то лучше пороха на вкус… – отвечает спорщик.
– Виноград, он, конечно, сладкий, – как бы соглашаются с ним казаки. – Но сам говоришь, что молитву горца не прервет ни выстрел, ни шашка. Потому что война тут была священной, религиозной.
– Богами всегда прикрывали войны.
– Матвей? – спросил Никита Казей товарища, – помнишь того пленного австрийца, что рассказывал нам старую чешскую поговорку: «Не видать Праге свободы, пока русский казак не напоит коня из Влтавы»? У русского народа наверное, есть миссия: спасти мир, утвердить христианство. Народ наш богоносный, избранный.
– Но войной не обратить, а озлобить, – возразили ему.
– Вот в России сейчас и спорят две силы: одна – за войну до победного конца, а другая – долой войну.
– А нам как же быть? Идти за толстопузых министров? – послышался вопрос.
– Конечно. Министры в солдатской цепи и в казачьей лаве не атакуют. Надо, чтобы министры не раздували войну, а как-то ее гасили. Надо действовать миром, вот как мы тут гутарим, как на митинге мы видели во Владикавказе: и большевик выступает, и кадет длиннопатлый, и эсер, и есаул кубанский.
– Это они попервой говорят, а потом начнут землю нашу делить. И будет война братская, а это самоубийство.
– Что же получается: казачий круг смыкается? Смотри, был казак Илья Муромец. Кем он стал потом? Крепостным смердом. Микулой-пахарем. Бежал в казачью вольницу. Куда попал? В царские слуги. Цари кончились. Теперь куда? А туда, как всех называют: в граждане новой России. А она, Россия, голодная, измученная, три года кровью умывается.
– И еще будет умываться, – кричит кто-то.
– Так что же, нам Россию иноземцам отдать?
– Ну ладно, хватит ерепениться, – оборвал заспоривших атаман Щербина. – Скажи-ка?
– Россия – республика! Как это? Как такое могло случиться? Разве можно всему царству повалиться в один день?
Только что, в январе-феврале, все текло по другому, по волею божиею укоренившемуся закону. «Казаки! – поздравлял царь с Новым годом. – С новым счастьем, родные». И где оно, великое царство? Какая, казалось, твердыня! Какие парады, обеды, сколько горячих молитв в церквах, какие манифестации патриотизма у Зимнего дворца и на площадях российских городов!
– Много было самоуверенности и самомнения.
– Нет, просто ничего не бывает. Заслужили.
– Война проклятая! – сказал кто-то в сердцах.
– Воевали и раньше, – поправил Щербина. – Прозевали опасность крамолы. Плакали по усадьбам, по собственности, а оно нынче не о том плакать придется.
– Ничего, надо привыкать. Все вырождается, – сказал старый казак Дзюба. – И царь, и знать.
– Государь не подлежит обсуждению, – сказал атаман.
– Пропала Россия!
