Зайдя в дом, аббат нащупал нужную дверь и постучал. Сразу никто не ответил, однако он услышал слабое блеяние, которое – возможно – доносилось из покоев. Он постучал снова, затем попробовал открыть дверь. Она отворилась.
Темноту смягчал слабый красный свет углей в жаровне; в комнате стоял запах испортившейся пищи.
– Поэт?
Снова еле слышное блеяние – на этот раз его источник был ближе. Аббат подошел к жаровне, подтащил к себе раскаленный уголь и поджег щепку. Затем посмотрел по сторонам и содрогнулся, увидев, что комната завалена мусором. Он перенес огонь на фитиль масляной лампы и пошел осматривать покои. Прежде чем поселить сюда тона Таддео, их придется отмывать и окуривать (а возможно, еще и изгонять демонов). Вот бы заставить заняться уборкой самого Поэта-братца!..
Во второй комнате дом Пауло внезапно почувствовал, что за ним наблюдают. Он медленно огляделся.
На полке стоял кувшин с водой. Из нее на аббата смотрел глаз. Аббат кивнул, узнав его, и пошел дальше.
В третьей комнате он наткнулся на небольшую горную козу, которая стояла на высоком шкафу и жевала листья репы. Коза, урод с рождения, была лысой и в свете лампы отливала синим.
– Поэт? – негромко осведомился аббат, глядя прямо на козу и приложив руку к наперсному кресту.
– Я здесь, – ответил сонный голос из четвертой комнаты.
Дом Пауло облегченно вздохнул. Коза продолжила поедание зелени. Воистину, ужасная была мысль.
Поэт лежал на кровати; рядом стояла бутылка вина. Он раздраженно заморгал единственным здоровым глазом.
– Я спал, – пожаловался он, поправив черную повязку на глазу.
– Так вставай и немедленно отсюда убирайся. Брось свои вещи в прихожей, чтобы комнаты проветрились. Если хочешь, можешь поспать внизу, в келье конюха. А утром вычисти здесь все сверху донизу.
На секунду поэт принял оскорбленный вид, затем резко засунул руку под одеяло. Что-то схватив, он вытащил наружу кулак и задумчиво на него посмотрел.
– Кто жил в этих комнатах до меня?
– Монсеньор Лонги, а что?
– Любопытно, кто занес сюда клопов. – Поэт разжал кулак, схватил что-то пальцами, раздавил между ногтями и отбросил в сторону. – Пусть достаются тону Таддео. Мне они не нужны. Они едят меня живьем с тех самых пор, как я здесь поселился. Я хотел покинуть монастырь, но раз уж вы предложили мне мою старую келью, я с радостью…
– Я не собирался…
– …воспользуюсь вашим гостеприимством. Только до тех пор, пока не допишу книгу, разумеется.
– Какую книгу? А, не важно. Просто убери отсюда свои вещи.
– Сейчас?
– Сейчас.
– Хорошо. Больше ни одной ночи с клопами. – Поэт скатился с кровати, задержавшись, чтобы приложиться к бутылке.
– Отдай мне вино, – приказал аббат.
– Конечно. Выпейте, оно довольно приятное.
– Спасибо, ведь ты украл его из наших погребов. Тебе не приходила в голову мысль, что это вино для причастия?
– Его еще не освятили.
– Удивительно, что ты об этом подумал. – Дом Пауло забрал бутылку.
– В любом случае я его не крал. Я…
– Забудь про вино. Где ты украл козу?
– Я не крал ее, – жалобно ответил Поэт.
– Она просто… материализовалась?
– Это подарок.
– От кого?
– От доброго друга.
– Чьего доброго друга?
– Моего, господин.
– Вот это парадокс. Итак, где ты…
– От Бенджамена, господин.
Тень удивления скользнула по лицу дома Пауло:
– Ты украл козу у старого Бенджамена?
Поэт поморщился:
– Прошу вас! Я ее не крал.
– А что тогда?
– Я сочинил сонет в его честь, и тогда Бенджамен предложил взять козу в качестве подарка.
– Правду!
Поэт-братец сконфуженно сглотнул:
– Я выиграл у него козу в ножички.
– Понятно.
– Честно! Старый негодник едва не раздел меня догола, да еще и отказался играть со мной в долг. Пришлось поставить стеклянный глаз. Но потом я все отыграл.
– Убери козу из аббатства.
– Коза великолепная! Ее молоко обладает неземным ароматом и содержит субстанции. На самом деле, именно благодаря ей Старый Еврей прожил столько лет.
– Сколько лет?
– Все пять тысяч четыреста восемь.
– Я думал, что ему всего три тысячи двести… – Дом Пауло с негодованием умолк. – Что ты делал в Последнем Приюте?
– Играл в ножички со старым Бенджаменом.
– Я про… – Аббат собрался с духом. – Не важно. Главное, убирайся. А завтра верни козу Бенджамену.
– Но я выиграл ее честь по чести.
– Спорить не будем. Отведи ее на конюшню; я сам распоряжусь, чтобы ее вернули.
– Почему?
– Нам коза не нужна. Тебе тоже.
– Хо-хо, – лукаво произнес Поэт.
– И что это означало?
– Сюда едет тон Таддео, так что коза вам понадобится, уж можете быть уверены. – Поэт самодовольно усмехнулся.
– Просто убирайся, – раздраженно повторил аббат и пошел разбираться с конфликтом в подвале, где хранились Реликвии.
14
Подвал со сводчатыми потолками выкопали в ту эпоху, когда пришедшая с севера орда кочевников захватила более половины Равнин и пустыни, грабя и разрушая все деревни, которые попадались ей на пути. Реликвии, знания, доставшиеся от предков, монахи аббатства спрятали под землей, чтобы защитить бесценные тексты и от кочевников, и от так называемых «крестоносцев» еретических орденов. Те были созданы для борьбы с ордами, но стали грабить всех подряд и разжигать религиозные междоусобицы. Ни кочевники, ни военный орден святого Панкратия не оценили бы по достоинству книги аббатства; кочевники уничтожили бы их просто из любви к разрушению, а рыцари-монахи сожгли бы многие из них как «еретические» – так утверждалось в теологической доктрине Виссариона, их антипапы.
Теперь темные века, похоже, заканчивались. В течение двенадцати столетий огонек знания еле теплился в монастырях; сейчас появились умы, готовые вспыхнуть. Давным-давно, во время последней эпохи разума, некоторые гордые мыслители утверждали, что настоящее знание неуничтожимо, что идеи не умирают, что истина живет вечно. Конечно, думал аббат, в мире существовали объективные сущности, стоящий выше морали логос, или план Творца. Но это есть сущности Бога, а не человека, и таковыми они останутся, пока не обретут хотя бы несовершенного воплощения, не лягут хотя бы легкой тенью в сознание, речь и культуру человеческого общества. Ибо хотя человек изначально обладает душой, его культура не бессмертна, она может умереть вместе с расой или эпохой, и тогда рассуждения о смысле и отражении истины исчезали, и истина и смысл оставались, невидимые, только в объективном логосе Природы и неизъяснимом логосе Бога.
