Аббат резко постучал по столу, и монах, читавший древний текст, немедленно умолк.
– И это – единственное описание, которое у вас есть? – спросил тон Таддео у аббата, улыбаясь плотно сжатыми губами.
– Текст существует в нескольких версиях, которые незначительно отличаются друг от друга. Никто точно не знает, какая страна нанесла первый удар – да и неважно уже. Текст, который только что читал брат-чтец, был создан через несколько десятилетий после смерти святого Лейбовица. Вероятно, это одна из первых историй, записанных после того, как писать вновь стало безопасно. Автор – молодой монах, который сам не был свидетелем разрушений; о них он узнал со слов последователей святого Лейбовица, первых запоминателей и книгобандистов. Он любил подражать стилю Святого Писания. Вряд ли где-то существует совершенно точное изложение Огненного Потопа. Ни один человек не мог составить цельную картину такого огромного события.
– В какой стране жил князь по имени Имярек и этот человек Блакенет?
Дом Пауло покачал головой.
– Даже автор повествования в этом не уверен. С тех пор, как это было написано, у нас накопилось достаточно данных, и теперь мы знаем, что к моменту холокоста таким оружием обладали даже некоторые меньшие правители. Описанная им ситуация произошла не в одной стране. Вероятно, таких Имяреков и Блакенетов было целое множество.
– Я, конечно, слышал подобные легенды. Очевидно, что произошло нечто ужасное, – сказал тон Таддео, а затем резко добавил: – Но когда я смогу изучить… как вы это называете?
– Реликвии.
– Да. – Он вздохнул и рассеянно улыбнулся, глядя на стоящую в углу статую святого. – Завтра – не слишком рано?
– Можете начать хоть сейчас, если угодно, – ответил аббат. – У вас полная свобода действий.
* * *
В подвале царил полумрак; горели свечи, взад и вперед расхаживали немногочисленные монахи-ученые в темных одеждах. Брат Армбрастер с мрачным видом изучал записи в лужице света от лампы в своем закутке под лестницей, и еще одна лампа горела в алькове Теологии морали, где фигура в рясе склонилась над древней рукописью. После заутрени большая часть сообщества трудилась на кухне, в классной комнате, в саду, в конюшне и канцелярии. Обычно библиотека пустовала до позднего вечера, когда наступало время lectio devina
[59]. Однако в то утро здесь было относительно многолюдно.
Три монаха стояли в тени за новой машиной, держа руки спрятанными в рукавах и наблюдая за четвертым монахом, который стоял у основания лестницы. Тот терпеливо глядел наверх, на пятого монаха, стоявшего на площадке и смотревшего на вход на лестницу.
Брат Корноэр, словно встревоженный родитель, предавался размышлениям относительно своего аппарата. Когда не осталось ни одного провода, за который можно было бы подергать, и ни одного изменения, которое можно было бы внести, а затем отменить, он пошел в альков Естественной теологии, чтобы скоротать время за чтением. И если в мозгу Корноэра и возникла мысль о том, что грядет его личный триумф, то монах-изобретатель никак это не выдал. С тех пор как сам аббат не потрудился присутствовать на демонстрации, брат Корноэр не ждал аплодисментов и даже победил в себе желание укоризненно поглядывать на дома Пауло.
Негромкий свист на лестнице снова встревожил подвал, хотя ранее уже несколько раз была ложная тревога. Очевидно, никто не сообщил прославленному тону о том, что в подвале его инспекции ожидает чудесная машина. Очевидно, что если о ней вообще упоминали в разговоре с ним, то ее важность была сведена к минимуму.
На этот раз предупреждающий свист оказался не напрасным. Монах, который следил с верхней части лестницы, повернулся и торжественно поклонился пятому монаху, стоявшему на площадке внизу.
– In principio Deus
[60], – негромко сказал он.
Пятый монах повернулся и поклонился четвертому, который ждал у основания лестницы.
– Caelum et terram creavit
[61], – прошептал он в свою очередь.
Четвертый монах повернулся к третьему, стоявшему у машины.
– Vacuus autem erat mundus
[62], – сообщил он.
– Cure tenebris in superficie profundorum
[63], – хором произнесла группа.
– Ortus est Dei Spiritus supra aquas
[64], – сказал брат Форбор и, звякнув цепями, вернул свою книгу на полку.
– Gratias Creatori Spiritui
[65], – отозвалась вся его команда.
– Dixitque Deus: «FIAT LUX»
[66], – повелительно произнес изобретатель.
Те, кто дежурил на лестнице, спустились и заняли свои места. Четыре монаха встали на «беговой дорожке». Пятый монах склонился над динамо-машиной. Шестой залез на стремянку и сел на верхней ступеньке, стукнувшись головой о сводчатый потолок. Он натянул маску из зачерненного с помощью дыма маслянистого пергамента, чтобы защитить глаза, а затем на ощупь нашел лампу и ее винт. Брат Корноэр тем временем нервно следил за ним снизу.
– Et lux ergo facta est
[67], – сказал монах, найдя винт.
– Lucem esse bonam Deus vidit
[68], – обратился изобретатель к пятому монаху.
Пятый монах со свечой в руке нагнулся, чтобы в последний раз осмотреть щеточные контакты.
– Et secrevit lucem a tenebris
[69], – сказал он наконец, продолжая урок.
– Lucem appellavit «diem», – хором отозвалась команда на беговой дорожке, уперевшись плечами в балки крестовины, – et tenebras «noctes»
[70].
Оси заскрипели и застонали. Динамо-машина из колеса фургона начала вращаться, ее негромкое жужжание превратилось в стон, а затем, пока монахи напрягали все силы, кряхтя от натуги, усилилось до визга. Страж машины с тревогой следил за тем, как спицы колеса расплываются от скорости, превращаясь в пленку.
