На этот раз я занялся пропеллером в губернаторском доме. Набил кусок жести на кончик другой лопасти, затем насадил пропеллер на свою трость и как следует его отбалансировал. При следующем испытании пропеллер работал идеально. Губернатор с такой готовностью помогал мне во всем, что я предложил ему прокатиться на моем гидроплане. Он был заметно упитаннее всех остальных филиппинцев, с которыми мне пришлось иметь дело. Я расчистил место в переднем кокпите и усадил его туда.: С таким дополнительным весом мой гидроплан не взлетел бы в спокойной бухте, поэтому мы поехали в открытое море. Там дул хороший бриз и волны были самые подходящие. Мы пошли на взлет, я видел, как смеется губернатор, охваченный радостным возбуждением (в его кокпите не было лобового стекла, и бьющие ему прямо в лицо воздушные струи создавали впечатление огромной скорости). Вдруг я почувствовал, что гидроплан налетел на что-то левым поплавком. Посмотрев вниз, с прискорбием обнаружил, что мы заехали прямо в центр кораллового рифа. Опять (в который уже раз!) я поспешно заглушил мотор, бросая взгляд то на поплавок (набирает или не набирает?), то на риф. Ветер быстро погнал гидроплан хвостом вперед. Риф был живой, расцвеченный всеми оттенками красного. Вдруг я увидел, что нас несет прямо на крупное скопление водорослей. Соскочил на поплавок, скользнул по пояс в воду и пытался встать на риф, чтобы удержать самолет. Но тащило сильно, и мне трудно было устоять на ногах. Сквозь резиновую обувь я чувствовал острые твердые кораллы. В конце концов я смог продвигаться по рифу, отталкивая гидроплан и направляя его в обход водорослей. Так и шел по кораллам, иногда оступаясь, пока не отвел «Мот» от препятствия. Но надо было еще выбраться отсюда. Я то подтягивался на поплавок, то опять спускался в воду и отталкивался ногами от кораллов, и так — прыжками и рывками — вывел гидроплан на чистую воду Время от времени я поглядывал на губернатора. Он по-прежнему пребывал в состоянии эйфории и жизнерадостно булькал — в восторге от всего происходящего. Он, вероятно, искренне считал, что мои перемещения с гидропланом на кораллах входят в программу развлечения. Оказавшись наконец в безопасности, я сказал ему, что мы напоролись на кораллы и надо скорее возвращаться и проверять поплавок. Губернатор был вполне доволен тем, что испытал: мы ехали по воде со скоростью 40–50 миль в час — чего же еще? К моему удивлению и облегчению, поплавок не пострадал. Я очень беспокоился за свои поплавки, ведь немного надо, чтобы повредить их тонкие дюралевые стенки.
На следующий день я полетел в Манилу и на подлете к ней встретил три истребителя ВВС США. Они строем прошли надо мной, сверкая на солнце, а потом развернулись и прошли снова, пилоты махали мне; воздушная встреча была необычной и волнующей. Когда я сел у Манилы, они, как ястребы, спикировали на меня, потом взмыли вверх и умчались прочь.
Манила потрясла меня гостеприимством. После быстрого прохождения американского пограничного контроля президент Государственного авиационного комитета отвез меня в главный отель города, где представил Николу Уильямсону, к которому у меня было рекомендательное письмо из Сиднея. Уильямсон пригласил меня остановиться у него и оказался в высшей степени гостеприимным и заботливым хозяином.
Манильское общество скучать мне не давало. Авиационный комитет приглашал на ланч, обедал я тоже всегда в какой-нибудь компании, ходил на матч боксеров, посещал Английский клуб, а в бассейне любовался местными красотками в купальниках. Но чем больше приемов я посещал, чем больше ходил по гостям, тем острее ощущал одиночество. Я сознавал, что меня здесь принимают за некий абстрактный символ или если и за вполне определенного субъекта, то интересного только своим перелетом из Новой Зеландии в Манилу. Многие люди здесь относились ко мне с искренней симпатией и дружеским расположением, но я тосковал подушевней близости и взаимопониманию с каким-нибудь одним человеком. Иногда же мне хотелось оказаться одному, на яхте, ничего не делать, лежать на палубе и плыть себе не спеша по Тихому океану. А порой вдруг я начинал мечтать о какой-нибудь дикой оргии, но, будучи всегда в милой и добропорядочной компании, понимал, что мысли мои непотребны. Женщины привлекали меня, мог бы влюбиться без памяти, но приходилось сдерживать свои чувства ведь я был здесь недолгим гостем. И чувствовал, что меня охватывает глубокая депрессия.
Одна компания, у которой был свой гидроплан, предложила мне ангар для моей «Джипси Мот». Осмотр поплавков дал неутешительные результаты. У правого был дырявый киль, на левом — сильная выпуклость. Чтобы привести в порядок, их надо было снять, а для этого подвесить самолет к потолочной балке (очевидный, как я полагал, способ). У компании было два пилота, один из них — немец с худым лицом, скошенным лбом и жидкими прилизанными волосами. Говорил он резко, отрывисто, комкая слова. Когда «Мот» привезли в ангар, там дежурил этот немец. Моя идея подвесить гидроплан к балке ему не понравилась. Я предложил другой вариант, но он отверг и его. Я решил, что он просто невзлюбил меня, и мог его понять: чего ради возиться с любителем, когда здесь, в Маниле, есть настоящие авиаторы? Я решил поговорить с ним пообстоятельнее и был поражен его опытом: он знал машины практически всех типов, летал пилотом всю мировую войну.
— В какой эскадрилье вы служили? — спросил я. — В американской?
— Я воевал против вас, — ответил он.
Опыт этого пилота был мне очень интересен. Если он чего-то не знал об аэропланах, этого не стоило знать вовсе. Я спросил, как, по его мнению, следует поднять мой гидроплан.
— Не поднять, — ответил он, — а наклонить и опереть на кончик крыла.
Я заметил на это, что «Джипси Мот» не так, наверное, прочна, как те солидные машины, с которыми он привык иметь дело. Но он резко оборвал меня, заявив, что в Китае только и летал на таких самолетах. Так мы разговаривали, ничего, собственно, не предпринимая, и я чувствовал себя рядом с ним жалким любителем. Тут появился посыльный от Уильямсона и позвал меня на ланч.
После ланча немца сменил другой пилот, американец Макилрой. За полчаса мы с ним подвесили гидроплан под крышу, а потом столь же быстро сняли поплавки и пропеллер. Поплавки были в плохом состоянии, в некоторых местах только краска препятствовала течи. Я решил, что помочь мне теперь может только Авиационный корпус США, и обратился к ним. Они согласились, но не было ли это всего лишь проявлением вежливости? Я позвонил на аэродром, и там немедленно рассеяли мои сомнения. В ангар явился некий весьма толковый майор, уяснил задачу, и на следующее утро, в 7 часов, армейский грузовик увез мои поплавки. Я взялся за мотор; мне в помощь отрядили прекрасного механика. Он сделал работу, которую я ненавидел, — прочистил клапаны. Пресловутый выпускной клапан цилиндра № 3 был так изъеден, что мы его заменили.
Майор пригласил меня на аэродром. Из моего пропеллера сделали конфетку: прежнего изъяна будто и не было — заделан деревом, а кончики лопастей обшиты медью. Пропеллер стал немного тяжелее, но, очевидно, только так он мог выдержать постоянные удары о воду. Пропеллер был так здорово отцентрован, что, когда я слегка подул на него, он стал вращаться. Я был в восторге. С поплавками сложнее, ремонт их требовал еще нескольких дней. Надо было ставить заплатку. Чем крепить заклепками или болтами? Сначала хотели заклепками, но потом решили ставить на болты. Пустяковая замена, но если бы я только мог предвидеть ее последствия!
