Затем Овенс отвел меня к китайскому консулу, которому британский посол в Пекине сообщил, что мне разрешено посетить Китай. Дружелюбный консул поинтересовался, где я планирую совершить первую остановку в Китае. Я ответил, что в Фунингфу, и услышал совет ни в коем случае не садиться на побережье к северу от этого места. Там полно пиратов, и, вообще, любому может приглянуться такая штука, как гидроплан, да еще если при нем всего один человек.
На остаток дня я устроил себе отдых и заодно занялся своим покалеченным пальцем. Мне наконец удалось определить, почему не проходит боль. Рана зажила, но деформированный ноготь врастал в мякоть. Я сделал надрез бритвой и освободил его.
На следующее утро Овенс сослался на дела и сказал, что не сможет помочь мне с вылетом, но я уговорил его прийти. Гидроплан все еще стоял на пустых канистрах от бензина среди ила и грязи. Я заправил его, уложил снаряжение. Полицейские торжественно вернули мне камеру и церемонно отсчитали все мои 13 патронов. Потом меня повели к столу, установленному на берегу прямо в грязи.
На столе поблескивали 12 стаканов для вина (их одолжили у Овенса специально для этого случая). В нескольких ярдах от стола текла широкая мутная река, на противоположном берегу высились залитые солнцем горы. Место торжества было, как ринг, обнесено какой-то замызганной веревкой, держащейся на воткнутых в грязь железных прутьях. Мы стояли посреди этой квадратной площадки вокруг стола и пили портвейн под палящими лучами солнца. Я чувствовал дружеское расположение к своим мучителям.
Отряд кули поднял гидроплан на бамбуковых шестах. Бригадир сорвал с одного из своих работников коническую соломенную шляпу и, размахивая ею в опасной близости от крыла, дал сигнал начать операцию. Кули, гогоча, как стая гусей, зашлепали по грязи и опустили гидроплан на воду. Они показались мне ребятами добросердечными и общительными, с юмором, готовыми помочь. Думаю, это были формозцы, а не японцы. Пока я запускал мотор, они держали поплавки, и у одного из них струей воздуха сдуло шляпу и понесло по грязи. Зрелище вызвало бурю веселья и гром аплодисментов. Хозяин шляпы развлекался не меньше других.
Быстрое течение бежало в том же направлении, в котором дул ветер, и потому я не мог взлететь. Подошел катер и предложил отбуксировать меня в море. Я предпочел бы дрейфовать самостоятельно, но не мог отвергнуть столь любезное предложение. Не доходя мили до выхода в море, мы попали в легкое приливное волнение, где поверхность воды была идеальной для взлета. Я отдал конец, и в это время с моря потянул ветерок. Запустил мотор, прыгнул на свое место в кокпите, дал газ, и «Джипси Мот» легко оторвалась от воды. Сделав широкий разворот, я полетел вверх по реке. Отсалютовал членам семейства Овенс, махавших мне с плоской крыши своего дома, потом нырнул к самой воде и попрощался с каждым катером. Корабли и пароходы приветствовали меня гудками — я не слышал их, но понял это по вырывавшимся струйкам пара.
Земля вскоре скрылась из виду, а море, обычно казавшееся мне негостеприимным, было сейчас подобно старому другу — ласковым, успокаивающим. В ста милях от Формозы я впервые увидел китайскую территорию — островок Тунь-Юнь, лежащий в 45 милях от материка. Я прошел мимо маяка, где пятеро китайцев занимались своими делами на маленьком дворике. Когда я пролетал над ними, они развернули красный с черным китайский флаг. Мне это понравилось, и я пожалел, что не имею собственного знамени. И мог ответить им только традиционным приветствием авиаторов — покачать крыльями.
Вскоре я летел уже над материковым Китаем. Влажный горячий воздух не прибавлял бодрости, меня клонило ко сну, и я то и дело клевал носом. Стал подыскивать подходящую бухту для посадки. Пролетел одну, другую, третью, четвертую — все они были забиты джонками и сампанами с черными или коричневыми парусами. У некоторых паруса были белые с черными заплатами, напоминавшими ребра. Джонки усеяли все прибрежное пространство, и казалось невероятным, что здесь может уцелеть хотя бы одна рыба. Долетев до залива Лот-Синь, я решил, что джонки не джонки, но пора садиться. Выбрал южный конец залива — там на пространстве в несколько миль была всего одна джонка — и решил, что другие смогут добраться до меня не ранее чем через час, а с этой одной как-нибудь разберусь. Сбросил газ, резко пошел вниз, пролетел над водой, проверяя, нет ли сетей или чего еще, и, сделав круг, сел — правда, далеко не гладко. Резкий толчок при посадке несколько поубавил мою гордость от собственного летного мастерства, но я быстро понял причину конфуза. Здесь колыхались небольшие пологие волны, которые я не разглядел сверху.
Все джонки в заливе немедленно направились ко мне — все, кроме той, которая находилась неподалеку от меня: она продолжала идти своим прежним курсом. Закурив трубку, я стоял на поплавке и лениво смотрел, как у самых ног плещет слабая волна. Подняв глаза, вдруг увидел в ста ярдах от себя сампан с пятью-шестью китайцами. Должно быть, его незаметно спустили с той самой проходящей поблизости от меня джонки. Ничто не могло бы эффективнее вывести меня из полусонного состояния — кто их знает, что это за гости. Я забросил куртку в кокпит, перескочил на другой поплавок, включил зажигание и стал запускать пропеллер. А что, если мотор закапризничает? Он завелся с четвертой попытки, и я повел гидроплан к выходу из бухты. Взмыв над водой, я разразился смехом, воздушная струя била мне прямо в рот. Все хорошо, только жара нестерпимая. На востоке виднелась черная завеса дождя, я изменил курс и полетел к ней.
Попав в ливень, я вначале не испытывал ничего, кроме наслаждения, но уже через несколько секунд все вокруг меня смешалось в сплошную водяную массу, и я перестал различать поверхность моря. Надо было разворачиваться и поскорее возвращаться к солнцу. Миль десять или пятнадцать пришлось лететь над самой водой, обходя островки и джонки, неожиданно возникавшие из серой дождевой пелены. Выбравшись из шквала, я полетел над холмистым побережьем, где на каждой возвышенности располагалось по небольшой, но крепкого вида деревне. Мне все они казались пиратскими гнездами. Повсюду были видны плоские надгробия, украшенные замысловатым орнаментом и оттого напоминавшие мне поваленные двери собора. Добравшись до Шанхая, я полетел вниз по реке Вусунь, вдоль сплошной стены домов. Ощущения — как в раскаленной трубе. Сильный ветер, отражаясь от зданий, швырял гидроплан в стороны, вверх, вниз, и моя машина движениями своими напоминала мятущегося краба. Из-за сильного дрейфа мы летели практически бортом, и я мог беспрепятственно обозревать фарватер. По реке сновали бесчисленные джонки и сампаны. Кроме того, здесь были пассажирские пароходы и военные корабли, главным образом канонерки. Аккуратные и изящные, они казались совсем крошечными рядом с величественными пароходами.
Я пролетел 10 миль до устья реки, сделал круг, высматривая буй с флажком. Ветер здесь дул с еще большей силой и швырял гидроплан, словно лист. Не найдя буя, я полетел обратно, до первого поворота реки, где на якоре стояла флотилия джонок. Но и здесь для меня как будто ничего не было. Потом я увидел катер и характерную струйку пара над ним — он подавал сигнал сиреной. С борта махали. Сделал круг и уверенно посадил гидроплан немного ниже катера. Пока отдал якорь, течение отнесло дальше. Катер пошел ко мне; я стал что есть мочи кричать, чтобы они не подходили близко и прислали сампан. Ветер донес до меня спокойный голос: «Он хочет сампан». Катер затормозил. Вскоре появился огромный сампан — настоящее эпическое судно, этакий Ноев ковчег с большой квадратной площадкой на высокой корме. Этому транспорту больше подходило перевозить слонов, нежели заниматься моим гидропланом. А управляла им од на-единстве иная старуха. Она стояла на кормовой площадке и работала тяжелым веслом, пряди ее волос развевались на ветру. Сампан подошел к катеру и принял на борт некого толстяка с копной длинных черных волос. Он стал энергично-заставлять старуху идти ко мне и жестикулировал так отчаянно, будто я был уже на волосок от гибели. Старуха, уяснив задачу, направила свое мощное плавсредство прямо на гидроплан; ее крепкому веслу помогал 30-мильный ветер. Приняв толстяка за высокопоставленного представителя китайской администрации, я стал кричать, но, стараясь держать себя в рамках приличия, объяснять ему, что и как надо делать: сампан слишком велик, и ему нельзя подходить ко мне с наветренной стороны. Каждое мое указание вызывало у толстяка еще более выразительную жестикуляцию, адресованную старухе. В разгар переговоров сампан с глухим стуком врезался в поплавок и скрипя прошелся по нему носом. Всеми силами я пытался противодействовать дальнейшим контактам, но старухин челн приложился еще и к крылу. Кули, запрыгнувший в сампан вместе с толстяком, схватил багор и стал бессердечно тыкать им в край крыла; не успей я отбросить его прочь — быть беде. Тем временем ветер туго уперся в широкую корму сампана и развернул его вдоль крыла. Старуха продолжала радостно улыбаться и вдохновенно манипулировать своим огромным веслом. Кули норовил добраться багром до крыла, а сампан постепенно сносило к хвосту гидроплана. К счастью, мы все же разошлись благополучно, и я был уверен, что толстяк понял свою ошибку и будет теперь подходить ко мне против течения. Отнюдь — он тут же с помощью веселой старухи вернул сампан на прежнюю позицию и стал кричать мне столь повелительно, что я подумал: не белый ли он мандарин? Смысл его громких приказов сводился к тому, что я, мол, стою прямо на судовом ходу, что это нехорошо и мне надлежит убраться отсюда.
