В Пекине мы задержались, пытаясь получить разрешение от советских властей на полет через Сибирь. В городе было неспокойно, почти каждую ночь случались перестрелки и всюду попадались вооруженные отряды. Опасались японской интервенции. Я познакомился с британским военным атташе, полковником Ловатом Фрезером, и мы слетали с ним к усыпальнице династии Мин, Летели очень низко и усыпальницу осматривали с высоты нескольких футов. Совершили также воздушную экскурсию к Великой стене. На меня произвело огромное впечатление это выдающееся сооружение из земли и камня, но его эффективности я понять не мог. Мне казалось, что отряд лучников под прикрытием тучи стрел мог бы легко подобраться к стене и, используя лестницы, без особого труда взять ее приступом.
Наш дальнейший путь задерживался. Из-за невозможности получить разрешение приходилось отказываться от одного маршрута, другого, третьего. В конце, концов запретили лететь даже через пустыню Гоби. Жаль, но стоит ди расстраиваться, ведь все путешествие задумано как развлечение. Решили вернуться на юг через Китай и дальше лететь обычным воздушным маршрутом.
Так и сделали — правда, пришлось залететь в Нанкин за какими-то дополнительными китайскими разрешениями. После Гонконга сделали остановку на острове Хайнань, где получили сводку погоды. Ее нам предоставил руководитель местной метеостанции, священник-иезуит, очень бегло говоривший по-французски. Кажется, он что-то сказал о тайфуне, ко что именно, я не понял. Мы полетели дальше. Погода была прекрасная, но у побережья Индокитая нам преградило путь огромное белое облако. Выглядело оно, впрочем, вполне безобидно, и я направил аэроплан прямо в него. Вскоре начались неприятности. Мы попали в тайфун, резкие порывы ветра бросали нас то вверх, то вниз. Дождь лил потоком, быстро темнело. Я и без дождя стал мокрым от холодного пота — швыряло с такой силой, что вспомнились все ужасные случаи с отрыванием крыльев. Чтобы ослабить нагрузку на крылья, я стал направлять аэроплан вверх, увеличивая угол подъема до максимального: Высота 8 тысяч футов, 9 тысяч, 10 тысяч. Тут я сдался, развернулся и полетел назад. Вылетел из облака под чистое небо и обернулся посмотреть на Фрэнка. Он совсем съежился на своем сиденье, с головой накрывшись плащом. Из-за тряски отошло боковое стекло, и струи дождя, как из шланга, хлестали прямо во Фрэнка.
В Ханое, где мы сели, я посмотрел движение тайфуна по карте: оказалось, что мы залетели в самый его центр.
После Ханоя мы полетели над горами Лаоса и уже в сумерках достигли реки Меконг Здесь, согласно моей военной карте, должен был находиться город Вьентьян. Я сделал круг-другой, но города не увидел. Плохо дело: темнеет, а садиться негде. Еще раз посмотрел карту: там Вьентьян был, а на местности — нет. Тут я вспомнил, что у нас есть еще одна карта. Утром за завтраком я просматривал один французский журнал и наткнулся на карту Индокитая. А испытывая непреодолимую тягу к картам вообще, попросил разрешения вырвать ее. Мне разрешили-. Теперь; взглянув на нее, я сразу понял, в чем дело. На моей карте точка, обозначавшая Вьентьян, ошибочно стояла не с той стороны Названия города, которое при данном масштабе растянулось на 45 миль: Я дал полный газ и полетел на запад, то есть к началу названия. Тут все было в порядке, город стоял на месте, и мы успели приземлиться до наступления полной темноты.
Из Вьентьяна мы через северный Сиам долетели до Бирмы, сделали остановку в Моулмейне и отправились дальше на Рангун. Здесь мы оказались на линии регулярного воздушного сообщения между Австралией и Европой — словно выехали на благоустроенную трассу после блуждания по диким проселкам. Хотя и тут нас подстерегали неожиданности. Вдоль побережья Бирмы я летел очень низко — из любопытства, и нас едва не сбил какой-то мальчишка — он запустил в «Пусс Мот» деревяшкой.
Над Индией летели высоко и так безмятежно, что я читал книгу. Впереди лежали страны, пролет над которыми нам не был разрешен. Персидское посольство в Индии отказало мне во въезде, потому что вовремя моего предыдущего визита в их страну, в 1930 году, у меня в паспорте сделали какую-то особую отметку. Это препятствие было преодолено весьма оригинальным способом — мне выдали индийский паспорт. Но когда мы прилетели в персидский город Бушир, «Пусс Мот» арестовали и приставили к ней вооруженных солдат. Мы не могли понять, в чем дело, но потом узнали, что меня приняли за известного мятежника Лоренса Аравийского, отрастившего бороду. В мои преступные планы входило якобы намерение пробраться в глубь страны и устроить революцию. Правда, Лоренса Аравийского в то время считали уже мертвым, но бдительные власти решили, по-видимому, что именно я специально распустил слухи о его, то есть своей, смерти. В Бушире стояла немыслимая жара. Особенно страдал от нее Фрэнк. Нас держали в помещении, где постоянно толклись арабы; по-английски они, естественно, не говорили. Так продолжалось пять дней, пока из Тегерана не пришел приказ: отпустить. Когда мы шли к аэроплану, я посмотрел на свои часы, а потом неловко опустил их мимо кармана — они упали на землю и разбились. Я считал, что это плохой знак, и хотел отложить вылет до следующего утра. К тому же было уже поздно — половина второго, а до Багдада лететь 500 миль. Но Фрэнк запротестовал: «Давай во что бы то ни стало уберемся из этой чертовой дыры». Это «во что бы то ни стало» едва не стоило нам жизни. Мы взлетели и направились к северному побережью Персидского залива, ввинчиваясь во встречный ветер, который дул ровно и устойчиво со скоростью 20 миль в час. Я надеялся, что к вечеру ветер стихнет, но время шло, мы были еще на полпути между Басрой и Багдадом, а он все дул и дул с прежней силой. Так прошло 5 часов, и я сказал Фрэнку:
— Если ветер не стихнет, нам до Багдада бензина не хватит. Не приземлиться ли где-нибудь на ночь?
— О нет, — снова возразил он, — давай как-нибудь дожмем до Багдада.
Спустилась ночь, стало темно, приборов не видно. Я повесил на шею фонарик и время от времени светил им на компас, на указатели скорости и оборотов. Стрелка указателя горючего уже стояла на нуле, и я непрестанно всматривался в темную землю внизу, чтобы, если мотор заглохнет, постараться как-то найти подходящее для посадки место. Точно определить, что нас ждет внизу, я не мог: слишком темно, но удивительно, как уместно в таких случаях подсказывает опыт.
До Багдада мы все-таки долетели, и я увидел посадочную полосу, хотя она и не была освещена. Ждать, пока зажгут огни, я не стал — мотор мог заглохнуть в любую секунду. Я даже круг не сделал, сразу пошел на посадку и сел. «Пусс Мот» мягко остановилась, и я сказал Фрэнку:
— Возьми фонарик и иди к ангару впереди самолета, чтобы мне не наехать на что-нибудь в темноте.
Фрэнк стал вылезать из кабины, и я еще предупредил его о пропеллере. Дверца кабины открывалась наружу и в открытом положении подходила к стойке между фюзеляжем и крылом. Выходя из кабины, надо было осторожно обходить дверцу, прижимаясь к ней, чтобы не попасть под пропеллер. Это несложно, когда светло. Фрэнк обошел дверцу и шагнул прямо в круг от вращения пропеллера. Раздался отвратительный звук, и я увидел, как Фрэнка отбросило вправо. «Все, убит», — подумал я с отчаянием. Подскочил к нему, он сидел на земле, держась за руку: левое предплечье было почти перерублено, виднелись кончики костей. Вскоре подъехала машина, и Фрэнка увезли в больницу.
