В один из дней ветер выхватил меня из Лабрадорского течения и переместил в Гольфстрим. При средней скорости Гольфстрима три четверти узла это стоило «Джипси Мот» 18 миль — беда, с точки зрения гонщика. Но я отнесся к этому эпизоду философски и получил несказанное удовольствие: прекрасный день, чистое голубое небо, сверкающее на солнце синее море. То тут, то там попадались скопления темно-желтых водорослей — Саргассово море близко. Самое время, подумал я, надеть свою парадную бархатную куртку (я захватил ее из Англии специально для подобных случаев) и закатить королевский пир: холодный лосось с картошкой и луком, сыр, грейпфрут, миндаль, изюм, кофе. Увы, не пришлось: когда настал обеденный час, я почувствовал, что слишком устал.
По сравнению с 1960 годом эта гонка отнимала у меня гораздо больше сил. Ежедневно примерно час уходил на то, чтобы подготовить очередное сообщение, связаться с Лондоном и передать свой репортаж в газету; штурманские дела занимали до 2 часов в день, забавы с подзарядкой батарей — от получаса до 3 часов. К тому же менять и настраивать паруса мне приходилось чаще, чем во время первой гонки. Так что третий задень прием пищи — обед — был у меня обычно очень поздно, и хотелось не рассиживаться, а поскорее забраться в койку, где меня, правда, поджидали тревожные сны. В конце концов я перешел на двухразовое питание, что оказалось гораздо удобнее.
В 6 часов утра 1 июля (судовое время теперь совпадало с нью-йоркским — на 5 часов раньше британского летнего) я отметил месяц со дня выхода из Плимута. До Нью-Йорка оставалось 340 миль.
Вскоре я ушел из Гольфстрима и вернулся в Лабрадорское течение. Здесь лежал туман, море было зеленоватым. Еще несколько часов назад, ночью, я стоял на баке в одних плавках, теперь же пришлось зажечь печку. Вскоре мы заштилели на Джорджинской банке. Стоял туман, повсюду гудели невидимые траулеры. Я решил, что пора ловить рыбу, забросил леску, а сам ушел в каюту. Вскоре услышал негромкий характерный плеск. Знакомый звук — это не рыба. Поднялся в кокпит: вокруг ходило большое стадо китов. Трое животных шли прямо на корму яхты. Я знал, что киты хорошо определяют предметы в море и, значит, не должны наткнуться на яхту, но они продолжали идти, не меняя направления. Меня охватило беспокойство. Я вообще считаю, что киты могут быть причастны к исчезновению мелких судов в океане. Животные, преследовавшие сейчас «Джипси Мот», были небольшими, длиной 15–25 футов, но и этого моей яхте вполне хватило бы. Я взял горн и что есть мочи затрубил. Когда от кормы китов отделяли всего 20 футов, они нырнули и через несколько секунд оказались футах в пятидесяти впереди яхты.
Вокруг было полно китов — не меньше сотни. Внезапно все они устремились на запад, оставляя позади себя прямой кипящий след. А навстречу им на полной скорости приближалась другая, не меньшая стая. Они сошлись, и встреча оказалась бурной: киты бешено носились кругами, вода бурлила и пенилась. Затем, словно по команде, они нырнули все разом, и поверхность моря снова стала спокойной. Больше я их не видел.
Что это было: любовь или вражда? Чего хотели те трое от «Джипси Мот» — может быть, приняли ее за соперника? Так или иначе, я решил, что киты, скорее всего, не одобрили моего занятия рыболовством, и смотал леску. Тут подул слабый ветер, и яхта начала двигаться.
Вечером меня ожидали другие переживания. Я подзаряжал батареи, прерываясь время от времени, чтобы послушать, не гудят ли траулеры. Внезапно я услышал под собою шум бегущей воды. Открыл люк в настиле каюты и обмер: трюм был полон воды. Пробоина?! В голове пронеслось: успею ли найти и ликвидировать течь, прежде чем яхта затонет? Оказалось — не так уж страшно. Просто отошла труба, подающая забортную воду для охлаждения двигателя. И трюм был не полон воды, как мне сначала показалось, а залит только наполовину. Я посмеялся над своим испугом и поздравил себя — могло быть хуже. Восстановил крепление трубы и вернулся к батареям, но невольно ждал, не появится ли еще какая-нибудь помеха.
2 июля в 2.20 пополудни я увидел на траверзе первый после Эдистоунского маяка знак — буй со свистком, а еще через несколько часов — радарную вышку, которую в 1960 году мне помешал увидеть туман. Я знать не знал, что в этот момент на меня смотрит Шейла. Она летела в Нью-Йорк на самолете, и пилот, получивший из Лондона мои координаты, слегка уклонился от трассы и пролетел прямо надо мной. Шейла узнала «Джипси Мот» с высоты 5 миль.
Опасения насчет очередной помехи подтвердились: вновь стало пробивать выхлопную трубу. Опять пришлось надевать свой старенький замасленный плащ, лезть под двигатель и в немыслимом дискомфорте ставить новую заплату.
Радарная вышка ушла за горизонт, но все еще была видна — теперь уже миражем: три отражателя на длинных косых опорах высоко над горизонтом. В бинокль я наблюдал закат, и солнце из-за миража казалось бесформенной грудой раскаленного металла, навалившейся на линию горизонта. Постепенно оно расширялось, становилось плоским, потом исчезло, оставив после себя огромные зеленые всполохи.
Наутро меня со всех сторон окружали баркасы — американское побережье было, очевидно, совсем близко. На каждом баркасе стояла вышка с перекладинами, и на них, один над другим, располагались наблюдатели иногда до пяти человек. Они с фанатичным упорством высматривали рыбу. В этот день я впервые ел без хлеба — моя последняя буханка слишком сильно покрылась плесенью. В 7.45 вечера впервые за 32 дня показалась земля это был остров Блок.
Ночью я с хорошей скоростью шел вдоль Лонг-Айленда в нескольких милях от берега. Спать хотелось страшно, но я опасался оставлять яхту на «Миранду»: ветер медленно заходил по часовой стрелке и мог погнать нас к побережью. Спустя 45 минут после полуночи можно было менять галс. Я сделал поворот — теперь мы шли в море, курсом на Багамы — и тут же упал в койку и заснул. В 5.25 утра проснулся и скосил глаза на каютный компас. Стрелка указывала на букву «N», то есть на север, и это означало, что мы шли прямо на Лонг-Айленд. Расстояние от койки до кокпита я преодолел в рекордное время, Земля действительно была прямо по курсу, но, слава богу, до нее еще было около 2 миль. Ночью ветер продолжал менять направление, и «Джипси Мот», сохраняя курс относительно ветра, поворачивалась вместе с ним. «Удивительно, — подумал я, — как сработало чутье. Проснись я на полчаса позднее…» Я полагаю, что инстинкт опасности, самосохранения в обычной жизни притуплен. Во время долгого одиночества он обостряется, как вообще все чувства. И сейчас, и раньше — на Большой банке, когда я чуть не столкнулся с траулером, этот инстинкт сработал безупречно.
Ветер зашел против часовой стрелки, но не настолько, чтобы я мог, не меняя галса, идти вдоль южного побережья Лонг-Айленда. Я продолжал идти короткими галсами, стараясь не подходить слишком близко к берегу, но в то же время иметь возможность любоваться загорающими на пляже красотками. На флагштоке одного изломов развевался звездно-полосатый флаг. Это меня заинтриговало: уж не приняли ли мою «Джипси Мот» за начало британского вторжения? Мне, невежественному англичанину, было невдомек, что сегодня — 4 июля — Америка празднует свой День независимости.
Вот и конец Лонг-Айленда, здесь «Джипси Мот» начнет плавно огибать его с юга. Я посмотрел карту, убедился, что препятствий впереди нет, и стал готовить себе ланч, намереваясь потом немного вздремнуть. Что-то побудило меня высунуться из люка и осмотреться (Божий промысел, не иначе), и я увидел, что яхта идет прямо на длинный ряд каких-то шестов. Они торчали из моря под всевозможными углами и растянулись поперек моего курса на добрые полмили. Шесты связывали друг с другом ряды толстой проволоки, обвешенной большой сетью. Положись на карту, я неминуемо угодил бы в эту ловушку.
