Произошло это посреди ночи. Проснулась я оттого, что Ирвинг, хозяйский кот, отчаянно царапал мне руку, истошно мяукая. В воздухе пахло дымом. Подхватив кошака под мышку, я открыла окно и поспешила к двери, на ходу выкрикивая имя Эзры. В гостиной мы оказались одновременно.
Горели салфетки. Точнее, догорали. К счастью, деревянная мебель только подкоптилась и обуглилась, а вот от кресла, которое украшали кружева, уже поднимались язычки пламени. В руках Эзры тут же возникло одеяло, а я была отправлена будить Годфрида. Через пять минут начинающийся пожар был ликвидирован.
— И что случилось? — устало спросил мой фальшивый дядя.
— Наши салфетки загорелись.
— Наши? — повторила за мной Орвуд и, схватив кружевной овал с каминной полки, предъявила его мне. — С моими все в порядке. Горели именно твои. Как ты умудрилась, София?! У тебя даже доступа к магии нет!
Последнее было не совсем правдой, учитывая оживающие чары на левой руке, но о них я предпочитала скромно умалчивать.
— Не имею ни малейшего… О! Поняла. Наверное, в узоры из кружев я все-таки внесла некоторые схемы и конструкты. Так, по памяти. И не специально. Просто тренировалась.
— Это были какие-то боевые плетения? Почему они загорелись? — упорно продолжала выяснять правду Орвуд.
— Разные, — ответила уклончиво, — в основном охранные. Ничего, связанного с пламенем. Думаю, дело в том, что дядя Годфрид — боевой маг. Боевики постоянно портят и разрушают чары.
— Так это я виноват? — почесал затылок Эрнштайн. — Но я же не колдовал в доме.
— Источник у боевых магов фонит, даже когда не используется. Видимо, вы напитали плетения силой, все нити в них спутались и… Так иногда бывает в нашей работе. Взрывы, непроизвольные возгорания. Извини.
— Годфрид, босс возместит тебе все убытки, — пообещала за меня Эзра.
— Я сама… Мартину ведь не обязательно знать о случившемся?
Телохранительница промолчала. Как-то это не обнадеживало.
— Да ладно, чего уж, — промямлил боевой маг. — Я это… спать пойду.
Забрав кота, все еще висевшего у меня в руках, он поплелся в спальню.
— Все, никакой вышивки и вязания в этом доме. Ни крючком, ни спицами, — твердо заявила Эзра. — И никаких рисунков. Так, на всякий случай.
Выбор развлечений теперь сузился еще больше. Чтение, безуспешные и мучительные для окружающих попытки музицировать. Игра в шахматы и карты. Иногда гости.
О том, кто я есть, не знал даже отец Марты. Для всей ее семьи я была столичной подругой целительницы, родственницей мага Годфрида и женой офицера Михельса, которого здесь никто и в глаза не видел. Практически соломенной вдовой, которую только и можно было, что пожалеть. Тихой и скучной скромницей, отказывающейся посещать какие-либо светские рауты, потому что для женщины в положении это неприлично.
Но и так общаться с кем-то из моей прошлой жизни было приятно. Мы вместе с Мартой разделили общее горе, потеряв Петера, и теперь нас объединяло очень многое. Приехав домой, целительница стала мягче, спокойнее и совсем не волновалась из-за будущего материнства. Глядя на нее, успокаивалась и я, наполняясь безмятежностью. Все шло, как и должно. Пусть моя жизнь изменилась, но хуже она не стала. Вдали от столицы с вечной угрозой сделать меня мишенью можно было больше не бояться политических и военных интриг. Кошмары тоже меня не беспокоили. И это вполне компенсировало скуку и тоску по близким людям, которая терзала меня по вечерам.
Была у меня и другая маленькая радость. Переписка с Мартином. Изначально я собиралась выполнить свою угрозу и не отвечать ему, но, получив первое письмо, не выдержала.
В середине марта, поздним вечером, когда город уже погрузился в сумерки, раздался звонок в дверь. Отдав конверт лично мне в руки, посыльный сообщил, что завтра вернется за ответом. Письмо не было подписано, но печать мужа на сургуче я узнала. Если на конверте и были какие-то защитные чары, то спрятаны они были хорошо. Письмо, несомненно, было от Мартина. Это чувствовалось в каждой строчке, написанной аккуратным, без завитков и излишеств почерком.
«София, душа моя. Мне думалось раньше, что ласковые обращения — бессмысленное сотрясение воздуха и трата времени. Хотя если тебе бы они нравились, я был бы готов называть тебя теми милыми прозвищами, что приняты у влюбленных. Но ты никогда не выражала такого желания, да и для меня твое чудесное имя звучит приятнее и слаще, чем что-либо другое.
И все же — София, душа моя, мое сердце. В этих словах нет преувеличения, ведь я и правда чувствую, расставшись с тобой, лишь пустоту в груди. Чем заполнить, не знаю. Голова забита делами, и сам я все время в движении, но кажется, будто ничего не происходит. Время застыло, а мир вокруг потускнел. И сам себе я скучен и противен.
Неужели я как-то мог жить без тебя тридцать с лишним лет? Не верится. Теперь, когда тебя нет рядом, мне кажется, что все другие мои заботы и дела, не касающиеся обожаемой моей жены, ничтожны и глупы.
А теперь я постараюсь унять свою глупую сентиментальность, чтобы дать тебе несколько поручений.
Помни о пользе сна и отдыха. Осторожнее со сквозняками — весенние ветры весьма коварны. Не ходи гулять одна. Лучше и за порог садовой калитки не выходи без надобности. Не печалься и не грусти, душа моя.
И самое главное. Напиши мне. Хочу узнать, чем ты сейчас дышишь. Пусть я не могу увидеть тебя лично, письмо от тебя утешит меня хоть немного. Пожалей своего несчастного одинокого мужа, неприкаянно бродящего по пустому дому и представляющего, что ты не где-то далеко, а просто снова увлеклась работой в мастерской.
Твой М.»
Тем же вечером я села за ответное письмо, но закончила его лишь к следующему дню, истратив стопку бумаги. Встречное послание получилось довольно бестолковым и сумбурным.
«Дорогому М.
„М“ — это Михельс? Или все же иное? Что ж, постараюсь сохранять конспиративность даже в своих мыслях, не называя тебя по имени. Благодарю за наставления. Весенние ветры и вправду опасны своей изменчивостью и непредсказуемостью, напоминая мне о тебе. А когда-то казалось, что мой возлюбленный супруг будто непоколебимая скала, рассекающая и успокаивающая самые высокие волны. Как же я ошибалась! Ведь до нашего знакомства, до того как я прибилась к твоим берегам, все в моей жизни было предсказуемо и понятно.
Я не жалуюсь, не думай. С любым другим мужчиной я быстро бы затосковала, но с тобой едва ли это возможно. Потому что даже когда я не пытаюсь понять твои слова и действия, все равно мысленно возвращаюсь к тебе. И ищу любое упоминание в газетах.
Ты спросил, чем я дышу? Тобой. И теперь, когда тебя нет рядом, уж прости меня великодушно, я слегка задыхаюсь. Несмотря на то, что воздух в провинции намного чище, чем в Брейге.
