— Это невозможно, — пробормотал я.
Кухулин промолчал, запрыгнул в колесницу, наклонился вперед и хлопнул оленя по крупу плоской стороной меча. Олень прыгнул вперед, за ним дернулся Серый, и колесница сдвинулась с места. Пытаться управлять ими было бесполезным занятием. Я заботился лишь о том, чтобы не вылететь из колесницы. Серый был слишком силен. Колесница двигалась, как краб, почти что боком. Мне даже показалось, что она вот-вот опрокинется. Я потянул вожжи, пытаясь замедлить движение. Пока я боролся со своими «скакунами», мимо молнией пролетел Оуэн, восседавший на неоседланной спине Санглина. В тот момент мне казалось, что мир сошел с ума.
Увидев проносящегося мимо Оуэна, Кухулин издал боевой клич и, почти не глядя, раскрутил пращу и запустил камнем в летящего над нашими головами лебедя. Мы направлялись в одну сторону, лебедь — в противоположную, и я не знаю, действительно ли Кухулин метил в птицу, но камень поразил ее в то место, где шея соединялась с грудью, и лебедь грохнулся на землю. Птица не погибла, но явно была ошеломлена; когда она начала ходить кругами, пытаясь прийти в себя, ее длинные крылья тащились за нею по земле, словно длинные белые метлы. Кухулин схватил вожжи, натянул их, заставив коня и оленя сделать широкий круг, и направил колесницу прямо на лебедя. Когда животные поняли, что сейчас врежутся в птицу, они остановились как вкопанные, обдав лебедя тучей пыли, а затем принялись шарахаться и вставать на дыбы так, что колесницу начало швырять, как рыбачью лодку в штормовую погоду. Вдобавок ко всему мы находились на узком участке дороги с глубокими канавами по обеим сторонам.
Крепко держась за борта, мы вытянули шеи и уставились на лебедя.
— Иди и поймай его! — нетерпеливо закричал Кухулин.
Я с сомнением покосился на него. Он явно рехнулся. Я показал на канаву, проходившую у самого колеса.
— Как?
— Пройди по дышлу, как же еще! Схвати его, привяжи к задку колесницы, и можно отправляться домой.
— Не могу.
— Почему это?
Я решил, что с меня достаточно. Медленно, стараясь, чтобы до него дошло, я пояснил:
— По обе стороны дороги — канавы, если я в них свалюсь, то без веревки мне не выбраться. Мимо жеребца я проскочить не смогу, потому что его сводит с ума присутствие оленя, и одновременно раздражает присутствие лебедя; кроме того, я его разочаровал, так как плохо управлял колесницей, а ты обидел, потому что угрожал кнутом, — по его мнению, это просто оскорбительно. Пробраться мимо оленя я тоже не могу, потому что он меня жутко боится, а лошадь и лебедя просто ненавидит, впрочем, и ты ему не особенно нравишься. Обойти колесницу по земле я тоже не могу, потому что между колесами и канавами недостаточно места, и мне не пролезть, даже если я очень постараюсь, потому что от такой езды ободья колес стали острыми, как лезвие ножа. И даже если все это оказалось бы неправдой, лебедь ненавидит нас больше, чем лошадь и олень вместе взятые, потому что ты швырнул в него камень, сбил птицу на землю, а потом попытался переехать, — я сложил руки на груди. — Выходит, я никак не могу этого сделать.
Кухулин пожал плечами.
— Ну, тогда ладно.
Оуэн подскочил к нам, вне себя от возбуждения.
— В чем дело? — запыхавшись, спросил он.
Санглин явно решил показать ему, что думает о его мастерстве наездника, и Оуэн с трудом удерживался в седле, цепляясь за обрывки вожжей.
— Он хочет запрячь лебедя в колесницу, — пояснил я, но тут же пожалел о своих словах, увидев, что глаза Оуэна загорелись лихорадочным блеском. — О нет!
Через пять минут лебедь летел позади нас, привязанный к концу самой длинной веревки, какая у нас оказалось, а я прижимал к груди руку, подозревая, что она сломана.
— Я же сказал, что если я посмотрю ему в глаза, он мне подчинится, — беспечно произнес Кухулин.
— Ага, значит, это ты велел ему на меня напасть? — зарычал я.
Мимо с совершенно белым лицом промчался Оуэн, пытавшийся сделать вид, что пустился с нами наперегонки, хотя было очевидно, что на самом деле его конь просто проголодался и собирается поспеть к ужину, невзирая на пожелания своего наездника.
Остальную часть пути мы с Кухулином проделали в полном молчании. Мы не перемолвились ни словом до тех пор, пока не оказались у стен Имейн Мачи, где как раз купались женщины, по очереди погружаясь в глубокую ванну с теплой водой. Ольстерские женщины любили хорошо помыться, и такая ерунда, как девичья скромность, их не волновала, а отсутствие какой-либо одежды не вызывало никакого опасения. Я забыл о боли в руке и принял подобающую моменту позу. Когда мы проезжали мимо, я постарался выглядеть как можно более геройски, поскольку герои, похоже, пользовались у женщин наибольшим успехом, но, судя по всему, не произвел на них особого впечатления. Я даже подумал, не следует ли попросить Оуэна сочинить обо мне песнь. Может быть, несколько вольный подход к изложению фактов мог бы заставить некоторых женщин взглянуть на меня с большим интересом. Многие из них смотрели на Кухулина, который, зардевшись, как роза, и потупив взор, выглядел настолько скромным, что это уже отдавало жеманством.
Он все еще был достаточно юным и смущался при виде голых грудей, но в то же время достаточно взрослым, чтобы понимать, что привлекает их обладательниц.
В тот вечер за ужином я услышал историю наших приключений в изложении Оуэна и узнал много нового.
Он начал рассказ с того, как Кухулин расколотил копья и колесницу. Эта часть истории была недурна, несмотря на то, что, согласно Оуэну, малыш разбил их в щепки, хотя на самом деле он просто их расколол. Ладно, с этим еще можно было примириться. Потом бард поведал, как Кухулин сражался с сыновьями Некты Скена, со всеми преувеличениями, которые мне пришлось выслушать в колеснице, присовокупив еще несколько, явно придуманных на ходу. Кухулин представал человеком, имеющим черты и Геракла, и Аполлона. Я промолчал. Не мог же я встать и сказать: «На самом деле все было не совсем так». Слушая рассказ Оуэна, воины восхищенно колотили мечами по огромным дубовым столам и оглашали зал радостными криками, выслушав описание очередного подвига. Я не собирался портить им прекрасный вечер, кроме того, меня никто не просил что-нибудь добавить, кроме одной маленькой темноволосой женщины, которая, похоже, проявила ко мне некоторый интерес, как к участнику описываемого Оуэном предприятия. По мере того как Оуэн все больше распалялся, придумывая все новые подробности, она испытывала ко мне все более теплые чувства, а я, соответственно, стал с большей теплотой относиться к Оуэну Когда наконец ее рука скользнула мне под рубашку, я уже начал думать, что такая манера изложения фактов, скорее всего, заслуживает одобрения.
Но потом Оуэна слишком уж занесло. Он начал живописать, как вернулся во дворец верхом на Санглине и вбежал в тронный зал, запыхавшийся, весь в пыли. Он сообщил о том, как, задыхаясь, стал рассказывать историю о великих деяниях сего дня, и что в этот момент мальчик-воин несся прямо на стены Имейн Мачи, охваченный воинственным пылом, не в силах остановиться, исполненный жаждой убить любого, кто попадется на его пути. Потом Оуэн рассказал, как Мугайн, мать Конора, решительно поднялась и сказала: «Пусть явится в замок, мы будем ждать», и повела своих женщин к воротам Имейна. Там они дождались Кухулина, который, производя неимоверный шум, спустился с холма в сопровождении стаи лебедей, привязанных к колеснице и летящих над его головой, при этом колеса едва касались земли. Вставшая на дыбы серая лошадь тянула в одну сторону, обезумевший олень с ветвистыми рогами — в другую, Лири, выпрямившись во весь рост, погонял их как сумасшедший, Кухулин был охвачен боевым неистовством, гоня ветер сразу во всех направлениях, а земля исторгала огонь там, где они проезжали. Изо лба его била струя крови, а тело извивалось, как клубок спаривающихся змей. Оуэн поведал, что мужчины и женщины Имейна дрожали от страха, но, несмотря на это, были готовы к встрече. Затем Кухулин отстранил Лири и неистово натянул вожжи, разворачивая колесницу левым боком к Имейн Маче, что было страшным оскорблением, и закричал: «Клянусь кровью ваших отцов, что если вы никого не вышлите на бой со мной, то я пролью кровь каждого мужчины и каждой женщины, что находятся за этими стенами!» Конор пристально посмотрел на них со стены замка, а потом сделал знак жителям Имейна открыть ворота. Когда Кухулин подбежал к воротам, готовый вступить в бой, его тело содрогалось, принимая различные формы под влиянием боевой ярости, а из горла вырывался ужасный боевой клич. Но вместо великого воина, которого Кухулин готовился встретить, он увидел пятьдесят придворных женщин, возглавляемых Мугайн, матерью Конора. Некоторые из них были юными девами, другие — женщинами постарше, на теле которых оставили следы роды и нелегкая жизнь. Все они были безоружны и обнажены. Они молча остановились перед ним и замерли.
