Кухулин принял его весьма радушно, не зная, кто он таков. Форгалл выдал себя за галльского купца, подарил Кухулину вино, золото, ткани и другие ценные вещи, а еще больше товаров продал. Вечером третьего дня, накануне его отъезда, было устроено большое пиршество. Форгалл обращался с Кухулином как со взрослым, отчего юный хозяин замка испытывал к нему все большее расположение. Хотя другие ольстерские герои восхищались достижениями Кухулина, иногда им было трудно забыть о том, что он всего лишь десятилетний мальчик.
Форгалл притворился, что пьет предложенное Кухулином вино, а потом принялся рассказывать истории об ольстерских воинах. Он с похвалой отозвался о Кухулине, Коналле Кернахе, Коналле Победоносном и еще примерно о полудюжине других, преувеличивая их славу и значение их подвигов, слухи о которых, по его словам, достигли не только Галлии, но и более далеких краев. Впрочем, в основном он осыпал комплиментами хозяина замка. Кухулин как будто не казался возгордившимся от такой похвалы, однако и не высказывал своего неодобрения услышанному.
— И еще по всей Галлии разошелся слух, — продолжал восторженно восклицать галльский купец, — что Кухулин может двигать горы, сбивая их ребром ладони. Многие галлы хотели бы иметь в союзниках в борьбе против римлян или для обороны от других врагов такого воина, а также других воинов Красной Ветви, если бы только ольстерцы решили прийти в Галлию и показать свое умение!
— Мы все — воины Красной Ветви, — ответил Кухулин, смеясь над восторженными речами своего гостя. — Мы стремимся превзойти лишь друг друга для упрочения нашей славы и славы Ольстера.
Форгалл посмотрел на него и улыбнулся, вертя в руках пустой кубок.
— Но разве не гласит пророчество, что Кухулин будет величайшим из них, хотя жизнь его и будет коротка?
Наступила короткая пауза. Все ждали, что ответит Кухулин.
— В пророчестве говорится и о том, и о другом, — наконец произнес он, не поднимая глаз.
Форгалл не отступал.
— И все же сейчас Кухулин — лишь один из многих великих воинов Красной Ветви. Разве не наступила пора твоему мастерству соответствовать твоему положению, твоим стремлениям?
— Я все еще молод. Еще есть время.
Кухулин сохранял спокойствие, но Форгалл видел, что его слова задели за нужную струну. Было совершенно очевидно, что Кухулина уже посещали подобные мысли. Форгалл решил пойти еще дальше.
— Наверняка в Ольстере не осталось ни одного воина, который мог бы тебя научить чему-нибудь, чего ты не знаешь, — он повернулся к остальным гостям, говоря о Кухулине так, словно его не было вместе с ними. — Вот если бы Кухулин продолжил свое обучение под началом Домналла Милдмэйла из Альбы, тогда бы он мог вдвое улучшить воинское мастерство, а уж если бы пошел в ученики к Скиате и попрактиковался на ее острове, где бы ему ничего не мешало, — о, тогда бы ни один воин в Европе не смог бы выстоять против него!
Форгалл говорил с улыбкой на лице, обращенной ко всем присутствующим, однако сами слова были выпущены в Кухулина, словно камень из пращи, и камень этот попал в цель. Кухулин наклонился над столом, и его раскрасневшееся лицо выражало возбуждение и решимость.
— Клянусь Лугом, ты сказал то, о чем я думал в течение последних трех месяцев: в Ольстере не осталось человека, который мог бы меня еще чему-нибудь научить! Я поеду к тем людям, о которых ты говоришь, и научусь всему, что они смогут мне показать!
Лицо Форгалла расплылось в широкой усмешке.
— Тогда будь осторожен, ведь по крайней мере один из них — женщина. Но, тем не менее, Скиата — величайший воин на этих островах.
— Мужчина или женщина — я все равно отправлюсь к ним!
— Было бы очень жаль, если бы ты этого не сделал. Впрочем, завтра ты проснешься и забудешь о своем решении.
— Не забуду. Клянусь!
Так Форгалл хитростью заставил Кухулина покинуть Ольстер и отправиться в Альбу, где его поджидало много опасностей.
На следующий день Форгалл вернулся в свой замок, где его с нетерпением ждали жена и дочь. Жена, знавшая о его плане, отвела его в сторону.
— Он согласился уехать? — спросила она. Форгалл кивнул. Впервые за несколько дней на ее лице появилась улыбка. — Значит, мой сон, возможно, не был вещим?
Сон, который приснился жене Форгалла, не давал ей заснуть с тех пор, как она его увидела, потому что она боялась, что он ей снова приснится. Ей приснилось, что Кухулин убил Форгалла, похитил Эмер и сжег дотла их замок, уничтожив при этом многих воинов. Она не давала Форгаллу покоя, пока он не согласился вынудить Кухулина покинуть Ирландию и попытать счастья в чужих краях. Ни у нее, ни у Форгалла не было причины ненавидеть Кухулина, однако она боялась его и того, что он может сделать с ее домом и семьей. Она знала, что ни у одного из мужчин, обитавших в ее замке, нет никаких шансов победить его в честной схватке. Судя по всему, лучшей возможностью было отправить его как можно дальше, в такое место, где он мог погибнуть в бою или пасть жертвой коварных обитателей Альбы.
Перед отъездом первым делом Кухулин отправился к стенам замка Эмер, где она со своими подругами грелась под теплыми лучами солнца. Подруги сгрудились вокруг нее, наблюдая, как она занимается вышиванием, а некоторые из них пытались повторить движения ее пальцев, в которых мелькала игла, проходя сквозь ткань, как дым сквозь сухие ветки, однако не могли состязаться с ней ни в скорости, ни в сноровке. Кухулин на мгновение замер, любуясь девушкой, ее волосами, падающими на лицо, белой кожей и темными глазами, проникавшими в самые потаенные уголки его души. Он хотел, чтобы во время путешествия память о ней осталась в самом его сердце.
Увидев приближающегося Кухулина, подружки Эмер приветствовали его радостными криками, а некоторые из них, взглянув на него, переводили завистливый взгляд на Эмер, ибо знали, что он обещал ей руку и сердце. Он был очень красив, когда шел к ним, пробираясь сквозь высокую летнюю траву. Его длинные черные волосы падали на плечи и обрамляли худое лицо, притеняя его, поэтому серебристые глаза сияли из темноты еще ярче. Его руки и ноги были изящны, тем не менее он двигался с грацией могучего хищника, и многие женщины, увидев его, чувствовали окружавшую его ауру мощи. Плащ развевался за его спиной, словно его несли невидимые слуги, его одежда была сшита из тончайшей материи и украшена рубинами, а у самого горла плащ скрепляла красная с золотом пряжка.
Эмер заглянула в его глаза и поняла, что он уезжает. Она провела по его безбородому лицу кончиком пальца и сказала:
— Ты не забудешь меня?
— Я буду о тебе помнить.
— Ты сделаешь то, о чем я просила?
— Я же сказал: ты можешь считать, что это уже сделано.
— Как жаль, что я могу лишь так считать, как жаль, что Кухулин уезжает, а не возвращается.
— Я оставляю свое сердце здесь, с тобой.
— А мое увозишь с собой. Пусть боги сделают гладким твой путь.
