— Тогда тебе придется умереть холостяком, поскольку Эмер не выйдет за тебя, пока она остается моей дочерью.
Кухулин дерзко ухмыльнулся, но во взгляде его отражалась твердость кремня.
— Можно помочь Эмер остаться без отца. Можно посодействовать ее папаше превратиться в сотню маленьких кусочков, забитых в свиную задницу!
— Но будет ли его дочь после этого продолжать любить тебя? — спокойно спросил Форгалл, будто Кухулин не оскорблял его, а просто высказывал предположение.
Я прошептал Кухулину, что в словах Форгалла есть логика. Рубка в капусту отца своей невесты вовсе не лучший свадебный подарок для любой девушки. Кухулин возразил мне:
— Если Эмер известно, что ее отец организовал на меня покушение, то, думаю, она поймет мою ярость. Я не упущу этот шанс. Как бы то ни было, она дала мне обещание, а я выполнил все ее условия.
Я подумал, уместно ли сейчас втолковывать Кухулин у, что его представление о возможных действиях женщин в случае, когда мужчины ждут от них чего-то, были, возможно, слишком, оптимистичны, особенно в Ольстере. После некоторых размышлений я решил все же этого не делать. Люди Форгалла стали собираться на стенах, выкрикивая в нашу сторону угрозы, размахивая копьями и целясь из луков. Время для дискуссии было не совсем подходящим. Наступил момент удалиться, по возможности, исходя из создавшегося затруднительного положения, с изяществом и непринужденностью.
Осада замка в течение года и одного дня — это совершеннейшая чушь собачья. В действительности она заняла всего пару жарких и пыльных дней. Мы провели две ночи, пытаясь проникнуть в замок, рассчитывая выкрасть Эмер и увезти ее с собой. На вторую ночь люди Форгалла чуть не схватили нас, и мы вернулись через стену без Эмер, зато сопровождаемые ливнем стрел, свистевших в опасной близости от наших седалищ.
— Хватит этих ночных игр в прятки на цыпочках, — сказал Кухулин. — Завтра мы пойдем и возьмем ее.
— Отлично, — произнес я. — Их сотни против нас двоих. Думаю, это интересный, быстрый, но болезненный способ умереть. Может, просто отправимся домой?
Кухулин посмотрел на меня. В его глазах плясали огоньки.
— Всегда нужно играть до конца, мой друг. Всегда играть до конца.
— Вот дерьмо! — воскликнул я и приготовился к смерти.
В действительности людей Форгалла бесила вовсе не колесница, повернутая левой стороной к ним, а наши голые задницы, нацелившиеся на них. Но я полагаю, что для бардов это казалось слишком примитивным, и лучше было придумать нечто более вызывающее, чем не та сторона колесницы. К тому времени, когда я закончил подготовку колесницы, она стала выглядеть как шар, утыканный ножами, а щиты, привязанные по сторонам, издавали страшный грохот, подобный небесному грому, так что эти придурки, пытавшиеся нападать на нее, страшно пугались и падали прямо под колеса, даже не понимая, что же случилось. Лошади топтали тех, кто ухитрялся увернуться, а Кухулин несся сзади и добивал оставшихся в живых. Потом он подбежал к стене, вспрыгнул на спины лошадей и затем уже с обезьяньей ловкостью перепрыгнул через стену. Я полез вслед за ним, но значительно медленнее, отбиваясь попутно от двух солдат, которых Кухулин позабыл прикончить, и побежал за ним со всей возможной скоростью, отчетливо понимая, что мы в ловушке, и почти наверняка обречены на гибель. Я проклинал его за глупость. Впереди воины пытались нападать на него, но теряли выдержку и начинали медлить, видимо вспоминая ходившие о нем легенды, так что Кухулин успевал убить их прежде, чем они могли сообразить, человек перед ними или нет. И каждый поверженный враг еще больше устрашал воображение остававшихся в живых. Однако Кухулин действовал разумно, прикончив многих, но только не братьев Эмер.
Когда все оставшиеся в крепости воины собрались вместе и бросились на нас, он крикнул, чтобы я прыгал со стены, и мы помчались по окровавленной траве обратно к колеснице. Потом я правил ею, как лунатик, копья и стрелы гудели вокруг нас наподобие разъяренных ос, а Кухулин поражал первые ряды преследователей из своего лука, стоя в задней части колесницы, смеясь как безумец и призывая Эмер полюбоваться его искусством. Главное в этом искусстве, насколько я мог видеть, состояло в том, чтобы не свалиться на землю с подпрыгивающей, как взбесившийся от жары бычок, колесницы, поскольку кони мчались галопом по ухабистой дороге. Однако при этом он успевал сразить многих преследователей — их число неуклонно уменьшалось каждый раз, как я оглядывался. Потом им пришлось задержаться, чтобы их догнали те, кто отстал, и затем они снова устремились за нами. Когда некоторые из них догнали нас, Кухулин стал на обод повозки и начал с громкими криками скакать по нему, вышибая тех, кто пытался залезть внутрь, а затем приказал мне развернуться и направить колесницу прямо в гущу врагов. Они разумно расступились, попутно пытаясь наносить нам удары. Затем Кухулин снова издал яростный вопль, означавший, что он намерен выкинуть нечто действительно несуразное, например, напасть на толпу противников без оружия. В это время я изо всех сил сражался с лошадьми, пытаясь остановить колесницу, несшуюся в лощину. Когда я смог снова оглядеться, все, кроме Кухулина, были уже мертвы или умирали. Правду говоря, их были вовсе не сотни, но уж точно гораздо больше, чем один. Затем я заметил Эмер, стоявшую у ворот. Ее руки были сжаты в кулаки, а искусанные губы ярко выделялись на фоне побледневшего лица, как пролитое вино на мраморе. Кухулин взял ее за руку, и они вместе отправились в замок в Мюртемне, дарованный ему Конором. Мы слышали, что они поженились, но потом достаточно долго его не видели. Позже Кухулин привез ее в Имейн Мачу, и они вступили в брак уже по всем правилам, и мы разделили их радость, истребив острова еды и море вина.
В день бракосочетания я спросил у Эмер, выполнил ли Кухулин все ее немыслимые условия, но она только усмехнулась. Думаю, я все правильно понял, да и каждый, глядя на то, как она смотрит на него, понял бы, что он сделал все, что было необходимо.
Я вспомнил ее лицо и то, как они упивались лицезрением друг друга подобно томимым жаждой путникам. Ее лицо, повернутое не ко мне, а к Кухулину, заставляло меня чувствовать, как нечто драгоценное медленно отрывается где-то в глубине моей груди. До сих пор я ощущаю боль этой утраты.
О да! Должен еще раз признать, что одно и то же можно рассказать по-разному.
И было еще кое-что. Через несколько недель Каффа послал за мной. Раньше мне не доводилось бывать в его доме. Я почему-то считал, что в нем должно быть темно и немного сыро, и повсюду висят высушенные органы различных животных и прочие атрибуты колдовства, но ничего такого не увидел. В доме было сухо, тепло и весело, я не увидел ничего, что говорило бы о ремесле Каффы. Я сидел напротив старого жреца, не ожидая узнать ничего особо интересного. В сущности, я чувствовал себя в роли недалекого школяра, приготовившегося услышать лекцию на тему «я в тебе разочарован». Молодая жена Каффы принесла нам какой-то напиток, улыбнулась мужу и удалилась, оставив нас наедине.
Каффа был необычайно худым и при этом очень прямо держался — как сидя, так и стоя. Его лоб почти всегда был нахмурен и изборожден морщинами, но, когда он обратился ко мне тогда, выражение его лица было еще более мрачным, чем обычно.
