— Ты убил Найзи?
Он слегка помедлил с ответом.
— Я… разрешил это.
— И его братьев тоже?
— Да, — это он произнес уже без колебаний.
— И ты захватил Дердру против ее воли?
— С этим дело обстоит не так просто.
Я посмотрел прямо ему в глаза. Это было то же самое, что заглянуть ночью в глубокий колодец. Там царили неподвижность, темнота и тишина.
Он оглянулся, потом посмотрел на Оуэна и затем на меня. Вид у него был сконфуженный. Я не мог припомнить, чтобы когда-либо видел его таким. Оуэн взглянул на Конора, потом на меня и поднялся.
— Я предоставлю вам возможность побеседовать наедине, — официальным гоном произнес он и вышел так быстро, что я даже не успел его остановить.
Хотя, в сущности, я был рад, что он ушел. Поведение Конора тут же изменилось. Он так наклонился в своем кресле, что оказался от меня почти на расстоянии вытянутой руки, и заговорил, уставившись в пол. Его голос звучал тихо и монотонно, говорил он торопливо и сбивчиво, будто боялся, что его остановят, и он не сможет начать снова. Иногда, чтобы услышать его, мне самому приходилось наклоняться так, что наши головы почти соприкасались.
— Я стоял на стене над воротами, — произнес он, не поднимая головы. — Лири, я увидел, что она смотрит на меня. У меня было столько добрых намерений. Я обещал Каффе, я обещал самому себе, я обещал Фергусу, что ничего непредвиденного не случится, ничего — я поклялся в этом. Но потом, — тут его голос стал еще тише, — когда она посмотрела на меня, я перестал видеть и слышать. Я не слышал птиц, не видел яркого солнца — не замечал ничего, кроме нее. Она заполнила меня, Лири, она заполнила меня, и я снова стал ощущать себя восставшим из пепла. И, одновременно с этим, другая часть меня шептала, что она моя, что я, не страшась предсказания, когда-то согласился взять ее в жены, чтобы помочь своему народу, что я ждал ее, и что ее украли у меня, и, что еще хуже, украдена она сыновьями человека, который навредил моему отцу. Я ощущал полный душевный упадок, мне казалось, что я схожу с ума. Не знаю как, но я выдержал это пиршество. Они подсмеивались надо мной и говорили, что я, должно быть, устал гоняться за ними, и как они ловко скрывались от меня, а она весь вечер смотрела на него. Я уже ничего не чувствовал — ни любви, ни страсти, ни ненависти, ни боли. Я даже не понимал, дышу ли я еще или уже нет. — Его голос превратился в едва различимый шепот. — Когда поздним вечером ко мне пришел Эоген со своим планом убийства, я не сказал ничего, я ничего не сделал, не сказал ему «да», но и не остановил. Я мог это сделать, но не сделал. Я ничего не чувствовал и не мог говорить. Когда они убили его, я ничего не ощутил, и когда они привели ее ко мне, я тоже ничего не ощутил. С того дня, как он умер, мы с ней спали в одной постели, ели одну и ту же пищу, дышали одним и тем же воздухом, и я понимал, что люблю ее больше жизни, Ольстера и богов, но, тем не менее, ничего не чувствовал, кроме пустоты. Раньше, когда я оставался без нее, я всегда верил, что однажды она снова станет моей, что она хочет меня и даже любит, что ее украли, и что, когда она вернется ко мне, все встанет на свои места. Но теперь… теперь, когда я получил ее, когда у меня нет соперников, я смотрю на нее и знаю, что она ненавидит меня, а когда мы лежим рядом, я вижу в ее глазах только зимний холод. Когда я обнимаю ее, она лежит неподвижно, а удовольствие, которое я получаю, причиняет мне больше боли, чем агония, терзавшая меня все время, пока она была с Найзи. В итоге я ничего не приобрел и потерял все. Получив то, что хотел, я не имею сейчас ничего из того, что мне необходимо. — Он впервые посмотрел на меня. — Мне не нужен твой ответ, или твое сожаление, или твое осуждение. Я только хочу, чтобы ты знал.
С этими словами он уронил голову на руки, а его спина задвигалась вверх и вниз в ритме его рыданий.
Какое-то время я смотрел на него, думая, что же мне делать, потом снаружи раздался все усиливающийся шум. Я вскочил, боясь худшего. Правда, Оуэн говорил мне, что в Ольстере наемные убийцы не зарезали еще ни одного короля. Однако события здесь разворачивались по сценарию, больше характерному для Рима, а из опыта мне было известно, что свидетелей в таких случаях убирают без всяких колебаний.
Дверь распахнулась, и вошел не кто иной, как Кухулин. Он стал выглядеть старше, вырос, хотя и оставался очень худым и ниже ростом, чем большинство мужчин. Он остановился у двери, ожидая, пока Конор поднимет взгляд. Когда это наконец произошло, король казался несколько удивленным.
— Кухулин? И ты здесь? Ты со мной?
Кухулин кивнул:
— Конечно. Ты мой родственник и мой король. Я присягал на верность…
— Верность! — Конор сплюнул. — Что жители Ольстера знают о верности? Многие присоединились к нашим врагам, отправившись в Коннот. Будут ли они помогать этой адской суке в захвате Ольстера, как ты думаешь?
Я взял Кухулина за руку и вывел его из комнаты. Закрывая за собой дверь, я увидел, что голова Конора снова бессильно уткнулась в его ладони.
— Лири! Ты растолстел! — Кухулин ткнул меня в живот.
Я постарался вести себя сдержанно.
— Вовсе нет, но ты ведешь себя грубо. Впрочем, хватит об этом. Что тебе известно?
Кухулин пожал плечами.
— Найзи мертв, Дердра с Конором, Фергус и половина лучших воинов дезертировали в Коннот, Имейн Мача лежит в руинах. Я ничего не забыл? — он говорил совершенно спокойно, и это приводило меня в бешенство.
— А тебе этого мало?
Он, казалось, удивился. Я понял, что передо мной стоит совершенно не тот человек, которого я знал.
— Много всего случилось, и мне жаль, что я все пропустил.
— И?..
— И что? — он был в недоумении.
Он продолжал раздражать меня — это его качество осталось неизменным.
— Не изображай тупицу. Ты все еще с Конором или против него? — настаивал я.
Кухулин стал серьезным.
— Я ведь уже сказал тебе. Я поклялся ему в верности, как и все мы. Какой прок в верности, если я могу, как одежду, надевать и снимать ее по своему усмотрению?
— Даже если тот, кому ты поклялся в верности, уже недостоин ее?
— Ты так думаешь?
— Я хочу узнать, что думаешь ты.
— Я тебе уже говорил.
— Значит, ты с Конором.
— Я именно это и сказал.
— Против Фергуса?
— Нет, не против Фергуса. Фергус — мой друг.
— Но Фергус уже не друг Конору. Он находится у Мейв, в ее замке.
— Тогда, если он выступит против Ольстера, я буду с ним сражаться. Я буду защищать Ольстер от любого, кто на него нападет. Но пока Фергус не является моим врагом.
Это была интересная мысль. Он не был против кого-то в отдельности, но против всех врагов сразу. Мне оставалось только предполагать, что будет, когда Фергус поведет армию Мейв через горные перевалы в Ольстер, а на его пути окажется Кухулин.
