– Я сделаю нам еще по стаканчику? – голос Трента звучит тихо и вяло, а потом и вовсе тонет в дневном фоновом шуме.
Я оборачиваюсь к Тренту, который даже не шевельнулся.
– Я сам. Через минуту.
Мое тело словно вросло в шезлонг. Способа грациозно встать с него не существует, а сидеть на солнце очень приятно. Я почти расслабился впервые за много недель. Лили тоже понравилось бы здесь: теплый день, мягкая травка, тихий задний двор, полный запахов. Но с тех пор, как осьминог отнял у нее зрение, я стараюсь не подпускать ее к воде. Неспешная прогулка по двору вполне может закончиться неожиданным падением в бассейн.
Жизнь в домашней обстановке пришлось подкорректировать, но мы справились. В памяти Лили сохранилось расположение предметов, но порой она промахивается мимо двери на несколько дюймов. Наши старания напоминают мне бородатую шутку про Хелен Келлер
[9]: как наказать Хелен Келлер? Сделать перестановку мебели.
Услышав о том, что Лили ослепла, ветеринар Дуги не удивился, хотя ни он, ни другие врачи ничем не могли вернуть ей зрение; имеющиеся у нас варианты, как обычно, удручали. Взамен лечения Дуги посоветовал выбрать в доме определенное место и назвать его «базой». Если Лили потеряет ориентацию, моя задача – поставить ее на это место, носом всегда в одном и том же направлении, и громко объявить: «База!» Это все равно что нажать кнопку перезагрузки, чтобы разом помочь ей сориентироваться. При этом я всегда чувствую себя глупо (Марко! Поло!
[10]), но метод, кажется, действует, Лили с благодарностью реагирует на помощь. Мало-помалу мы во всем разобрались.
Как Хелен Келлер познакомилась с мужем? На свидании вслепую. Почему у Хелен Келлер мокрая нога? Потому что собака у нее тоже слепая.
На траве у глубокого края бассейна Уизи треплет надувной пляжный мяч. Ее видно отовсюду в оранжевом спасательном жилете специально для собак. Английские бульдоги обычно не ассоциируются с плаванием, и смотрится Уизи у бассейна немного неуместно – как Уинстон Черчилль на пляже. Я поворачиваю голову как раз вовремя и вижу, как она спихивает мяч в бассейн. И разочарованно смотрит, как он медленно уплывает за пределы досягаемости. Уизи вываливает язык и тяжело дышит, словно упрашивая мяч подплыть поближе. Но мяч не подплывает, и это даже к лучшему. Стоит Уизи только вонзить в него зубы, как мячу придет конец.
– Где ты берешь игрушки для бассейна?
Трент стонет. Отворачивает голову, очки слетают с лица.
– Игрушки для бассейна. Где ты их покупаешь?
– Там, в Вентуре, – он переворачивается на спину. – А я думал, ты попить сделаешь.
– Как думаешь, там есть акулы?
– Акулы?!
– Надувные акулы.
Трент на минуту задумывается.
– Там есть… дельфины.
Я обдумываю ответ. Дельфины не годятся. На дельфинов осьминог не купится.
– Мне надо, чтобы у них был угрожающий вид. Чтобы они были акулами.
– Подрисуй им зубы.
– Не только зубы, но и дыхала.
– Зачем они тебе?
– Для осьминога.
Трент привстает на локтях, наощупь отыскивает темные очки и водружает их обратно на нос. И смотрит на меня.
– Ты этой твари еще подарки покупаешь?
– Не подарки. Помехи. Осьминоги боятся акул.
– Правда?
Трент трясет головой и дико машет руками в воздухе. Он боится пчел и часто отмахивается, даже когда я не вижу поблизости ни одной пчелы.
– Проехали. Схожу нам за выпивкой.
Я забираю его стакан вместе с моим и направляюсь на кухню. Бетонная площадка у бассейна раскалилась, я иду быстро, чтобы не обжечь ступни. Перед тем, как шагнуть через порог, я замечаю свое отражение в раздвижной застекленной двери и застываю, как вкопанный. Чувствую, как раскаленный бетон жжет подошвы, но мне все равно. Под действием солнца и алкоголя глаза воспринимают мое отражение как нечто туманное и расплывчатое. Но несмотря на нечеткость моего отраженного двойника, я замечаю явную резкость черт лица и общую всклокоченность вида. Прищуриваюсь и отступаю на шаг. Теперь отражение почти двоится. Вместо двух рук и двух ног у меня четыре руки и четыре ноги. Восемь.
Я сам себя не узнаю.
Я становлюсь жестче и злее, я дичаю.
Я превращаюсь в осьминога.
3.
Я засовываю руку в бумажный пакет с шестью печеньками и тремя салфетками, достаю печенье с карамельками и шоколадной крошкой и кусаю. Печенька теплая, потому что недавно вынута в булочной из духовки – или потому, что лежала у меня в машине на приборной доске, но мне без разницы. Я знаю только одно: если уж приходится проводить очередную пятницу в этом сливочно-масляном аду, буду есть печенье, и побольше.
Дженни я не угощаю.
– Что это? – я скептически таращусь на стопку довольно больших карточек в руках Дженни.
– Я тут подумала, что мы могли бы попробовать сегодня что-нибудь новое.
– Не люблю новое.
Не прямо сейчас и уж конечно, не в компании Дженни.
Она кивает, но продолжает стоять на своем. По размеру и форме ее карточки напоминают мне открытки, по которым мы с Мередит часто вышивали в детстве. Многие игрушки Мередит нравились мне гораздо больше собственных, особенно плюшевые зверята и всякое рукоделие. Однажды на Рождество ей подарили набор, чтобы делать пальчиковые куклы, и она просто отдала его мне. Сейчас мне не помешала бы одна из этих кукол – я не прочь показать один конкретный палец Дженни.
– Знаете тест Роршаха?
– Кто же его не знает?
– Это значит «да»?
Черт подери, Дженни. Я снова откусываю печенье, набиваю им полный рот.
– Чернильные кляксы.
– Вы когда-нибудь проходили его?
– Нет. И не понимаю, зачем мне его проходить сейчас.
– Он поможет мне разобраться в вашем эмоциональном функционировании, мыслительных процессах, внутренних конфликтах, понять, нет ли у вас каких-нибудь скрытых расстройств мышления…
– Вроде убежденности, что у моей собаки на голове осьминог? Таких расстройств мышления?
– Этого я не говорила.
– Это вы подразумевали.
– Нет, не подразумевала.
– Все потому, что я показал вам снимок!
Подавшись вперед на стуле, Дженни пытается развеять мое беспокойство бесхитростным жестом, но теряет равновесие и чуть не изображает нечто вроде преклонения колен.
