Я снова указываю на нож, на этот раз настойчивее, и вытаскиваю из кармана небольшую пачку двадцаток. Он смотрит на деньги. И после некоторого замешательства вытаскивает секач из колоды.
Когда я возвращаюсь домой, Лили сидит в своей лежанке, уставившись в сторону плиты. Меня она не слышит – в отличие от осьминога. Бумажный пакет у меня под мышкой шуршит, когда я вхожу в кухню, ключи звякают, упав на стол. Я кладу пакет на большую разделочную доску возле раковины, потом поднимаю его вместе с доской и переношу на стол, чтобы осьминогу было лучше видно. Искоса бросаю взгляд на Лили, убеждаясь, что осьминог наблюдает за мной.
Да, наблюдает.
Минуту я вожусь с узлом на бечевке, которой перевязан пакет. С узлами у меня часто возникают сложности, но этот я распутываю медленно главным образом ради драматического эффекта, чтобы, повозившись, достать свой новенький секач и со стуком рассечь им бечевку у края пакета. Секач вонзается в доску. Жертвовать хорошей разделочной доской не хочется, но в целом впечатление потрясающее, ради такого даже доски не жалко.
Все равно скоро мы уедем отсюда.
– Что там, в пакете? – Осьминог заговорил. Получилось! Я пробудил в нем любопытство.
– О, сейчас увидишь.
Я аккуратно разворачиваю пакет, бумага противно хрустит и шуршит. Запах я чувствую еще до того, как разгибаю последнюю складку. До Лили он долетает наносекундой позже, она выходит из транса, принюхивается, подняв морду, бредет в мою сторону, натыкается на мои ноги и останавливается. Свою роль она исполняет идеально – длинный лимузин, который доставил на вечеринку почетного гостя.
– Нет, ну правда! – допытывается осьминог. – Что в пакете?
– Хочешь узнать? – Я скалю зубы в самой дьявольской из своих усмешек. – ВОТ ЧТО.
Я наконец высвобождаю из бумаги и поднимаю мертвого осьминога, взяв его за голову. С обмякших щупалец на пол срываются капли.
– Оп-па, – восклицает осьминог и прикрывает одним из щупальцев глаза. – Это то, о чем я думаю?
– Угу.
– Какое варварство!
Иронии осьминог не замечает.
– Угу, – снова соглашаюсь я.
– А запах! Кто это вообще?
Имени я не знаю, мне и в голову не пришло спросить о нем у торговца рыбой. Я смотрю на дохлого осьминога, вялого и серого. Он еле заметно отливает лиловым, оттенка увядающей фиалки. В сущности, только цвет и говорит о том, что некогда он был живым.
– Айрис, – отвечаю я. И смотрю на Лили, которая жадно слизывает с пола то, что накапало с осьминога. Мне всегда нравилось называть животных в честь цветов.
– Вот оно что. У меня есть тетя Айрис.
Услышав это, я усмехаюсь зло, как шекспировская ведьма.
– А теперь нет!
«Как только завершится бой победой стороны одной»
[14].
Я смахиваю в сторону бумагу и швыряю дохлого осьминога на разделочную доску. Он шлепается, звучно и влажно хлюпнув. Хватаю секач и, рубанув по одной из конечностей, отсекаю добрых три дюйма.
Осьминог вскрикивает.
«Грань меж добром и злом, сотрись. Сквозь пар гнилой помчимся ввысь».
Я бросаю отсеченный кусок щупальца Лили, он плюхается на пол. Лили почти мгновенно находит его и глотает не жуя.
– Стой, стой, стой! Ты спятил?
Я вспоминаю мою новую мантру: «Недостаточно чокнутый!» Вытаскиваю из доски секач и отрубаю несколько дюймов другой конечности.
– ПРОКЛЯТЬЕ! – в ужасе булькает осьминог. Свежеотрубленный кусок дохлого осьминога я опять бросаю Лили, которой, похоже, происходящее доставляет не меньше удовольствия, чем мне.
– Извини, тебя что-то беспокоит? – спрашиваю я осьминога с притворным сочувствием.
– Конечно, беспокоит! Ох! Фу! Даже сквозь ее череп чувствую вкус… – осьминог зеленеет. – Кажется, меня сейчас вырвет.
Я пожимаю плечами.
– Радуйся, что это всего лишь твоя тетка.
Взмах ножа. ХРЯП. Еще кусок брошен Лили.
– О чем ты?
Я хватаю секач и присаживаюсь на корточки, чтобы заглянуть осьминогу в глаз. Лили усердно помогает мне, вылизывая пол там, где только что лежали куски осьминога. Ее голова наклонена, мы с осьминогом находимся лицом к лицу, смотрим глаза в глаза. Один на один. Я подношу секач на расстояние дюйма к его лицу.
– Имей в виду, осьминог: сегодня ты уйдешь. Уйдешь сегодня, или я арендую лодку и, клянусь всеми богами, буду прочесывать сетью весь гребаный океан, пока не выловлю всех, кто тебе дорог, – судя по виду, осьминог надеется, что я не посмею. – А потом вернусь сюда, изрублю их всех и скормлю моей собаке, и ты будешь давиться вкусом их вонючей плоти.
В подтверждение своих слов я выпрямляюсь и покрепче обхватываю рукоятку секача.
Р-РАЗ!
– Твою мать, – я кидаю кусок осьминога Лили, она ловит его на лету.
Р-РАЗ!
Еще кусок.
– Твоего отца, – этот шлепается на пол, но Лили вмиг его находит и съедает.
Р-РАЗ!
– Твоего брата!
– У меня нет братьев!
Я рычу.
Р-РАЗ!
– Твою сестру!
– Прекрати!
– А жена у тебя есть? Спешить мне некуда! Ну как, Лили, нравится тебе эта игра?
ДА! ЖЕВАТЬ! СЧАСТЬЕ! ЕЩЕ! СОЛЕНОГО! МЯСА! ЛИЛИ! ПОЖАЛУЙСТА!
– Ладно, ладно! Я понял тебя.
– Так ты уйдешь? – Я угрожающе потрясаю над ним секачом.
– Ты же сказал, что у меня есть время до вечера, – осьминог все такой же хитрый и ушлый.
Разве я так сказал? Не помню. Мне предстоит выяснить, на самом ли деле слепая, убийственная ярость, – естественная составляющая скорби. Нормально ли для меня на этой стадии стремиться причинить страдания моим врагам, или я зашел непоправимо далеко?
Я впиваюсь взглядом в осьминога и расстегиваю рукав рубашки.
– Что такое? – спрашивает он.
Я закатываю рукав, медленно обнажая свою татуировку. Восемь осьминожьих щупалец свисают с моего бицепса, я вижу, как округляются глаза осьминога. Поднимаю рукав еще выше, демонстрируя работу Кэла снизу вверх для пущего эффекта. Наконец рукав закатан почти до плеча, вся татуировка на виду: такса с торжествующим видом стоит у осьминога на голове.
– Так что прощай, сукин ты сын.
Я поигрываю мускулами, чтобы осьминог как следует проникся, а потом хватаю секач и вонзаю в доску с такой силой, что она раскалывается надвое.
– ТЕПЕРЬ Я – ОСЬМИНОГ!
