– Всегда пожалуйста, – отвечает она.
Но я сразу иду на попятный:
– Неважно.
– Нет, ты скажи.
Напрасно я завел этот разговор. Я думаю о том, как Лили воспримет мои слова, как отнесется к будущему без нее, или, по крайней мере, к будущему уже без нас двоих. Но я по-дурацки открываю рот и не могу придумать хоть сколько-нибудь правдоподобного вранья, поэтому вынужден договорить:
– Я хотел бы снова полюбить.
Становится тихо, слышно только ритмичное гудение двигателя «Рыбачить не вредно». Мы так далеко от берега, что здесь даже не кричат пролетающие чайки. Я знаю, что Лили завидует и ревнует. Потому, что я хочу снова полюбить. Ей не нравится делить меня с кем-нибудь еще. Я никогда не говорю ей напрямую, что собаки живут не так долго, как люди. Интересно, что она успела узнать за время, проведенное вместе с осьминогом. Неужели последние несколько недель думала о смерти, как и я?
– Полюбишь, – говорит она. И словно спохватившись, добавляет: – Обещаю.
Падающая звезда мелькает в небе, я указываю на нее и кричу: «Смотри!», но Лили не успевает обернуться и не видит ее.
Бледный шрам, яркий шрам, первый, что увижу сам
Свет полной луны вливается в открытый люк, укрывает голубоватой пеленой каюту под палубой. Пожалуй, «пелена» – слишком громко сказано. Наверное, мое настроение объясняется виски, а не луной. Но я все-таки снова наполняю свой стакан на два пальца. Мне следовало расходовать выпивку экономнее, но сейчас меня тянет на этот целебный бальзам с дымным привкусом.
Я раздеваю Лили перед сном, то есть расстегиваю спасательный жилет, который по моему настоянию она носит постоянно с тех пор, как я впервые почуял поблизости осьминога. Подняв голову, Лили не сводит с меня пытливого взгляда.
– Ты что? – спрашиваю я.
– У тебя под подбородком пятнышко, где борода не растет.
Я щупаю у себя под подбородком. Он зарос буйной колючей щетиной, я развожу ее в стороны пальцами и нахожу место, о котором говорит Лили. Там кожа гладкая, без единого волоска.
– А, это. Это шрам.
Лили удовлетворяется моим ответом лишь на миг.
– Что такое шрам?
– То, что остается на месте зажившего пореза, ожога или раны.
Лили задумывается.
– Откуда он у тебя?
– Когда мне было пять лет, я толкнул мою сестру Мередит на журнальный столик, и она рассекла себе подбородок. Это был злой, легкомысленный и глупый поступок с моей стороны. Даже не помню, зачем я ее толкнул, но я часто обижал Мередит, потому что она была почти моей ровесницей и вдобавок просто попадалась под руку. Однажды я засунул ей в нос розовый восковой мелок и сломал его. Врачу пришлось доставать его пинцетом. В другой раз я уговорил ее втереть в голову целую банку вазелина. После этого ей пришлось носить уродливую стрижку.
– Но это не объясняет, откуда взялся шрам под подбородком у тебя, – замечает Лили.
Я думаю о том, что пытаюсь объяснить.
– Могу только сказать, что карма бывает тварью.
– Карма? Что это? – Лили правда хочется знать.
– Карма – это вера, что поступки человека в настоящем определяют его судьбу в будущем. Через неделю после того, как я толкнул Мередит на стол, я упал в ванне и рассек себе подбородок. Вот так и появился этот шрам.
Обдумав мои слова, Лили говорит:
– У меня есть сестра по имени Мередит.
– Нет, – поправляю я. – Это у меня есть сестра Мередит. А твоих сестер зовут Келли и Рита.
– А мою маму – Веник-Пук!
– Правильно, – я вынимаю талисман Веник-Пук из кармана и кладу его на нашу постель. Лили запрыгивает на матрас и обнюхивает его.
– И шрам у меня тоже есть, – Лили поворачивается на постели, показывая мне спину. И смотрит на меня страдальческими глазами.
– Да, есть. От операции, когда у тебя была травма двух дисков позвоночника. Как ты меня тогда напугала, – я часто гадаю, хорошо ли она помнит те события, или просто вытеснила их из памяти. Видимо, если она знает, откуда у нее шрам на спине, значит, шрамы остались и в других, менее заметных местах.
Я снимаю штаны, сворачиваю и откладываю в сторону. Одно и то же белье я ношу по три дня, чтобы не тратить времени на стирку.
– Видишь? – я вытягиваю голую ногу на койке. – Эти шрамы у меня на ноге – тоже от операции, когда врач разрезал мне ногу, чтобы вытащить несколько вен.
Лили кривится.
– Зачем он это сделал?
– Венозные клапаны перестали работать и не возвращали кровь в мое сердце. Врач выдернул вены, как птица выдергивает червяков из земли.
Лили моргает и наклоняет голову.
– А вот эта метка, у меня над глазом?
Я хватаю ее за морду и пригибаю голову еще ниже.
– Эта? Да так, пустяк. След удовольствия. Ты так увлеклась, гоняясь за своим красным мячиком, что врезалась головой в плиту.
Лили смеется, хоть и считает, что с ее стороны это было глупо. Инстинктивно она вскакивает, бросается в другой угол каюты и находит свой красный мячик под столиком, за которым мы иногда едим, когда нам надоедает глазеть на море. Она запрыгивает на койку и для надежности кладет мячик у своих ног.
Я вытягиваю указательный палец левой руки. Виски плещется у стенок моего стакана, как океан – у обшивки нашего судна. Повыше сустава, соединяющего палец с ладонью, видна отметина.
– А этот шрам я заработал, сражаясь с тобой.
– Со мной?
– Вот именно. Я раскладывал покупки, а ты выхватила колбасу чоризо у меня из рук, и при этом тяпнула меня за палец.
– Я?!
– Тебе так хотелось колбасы, что ты ни за что не соглашалась отпустить мой палец.
– А ты что?
– А я вмазал тебе по сопатке и уложил в капусту бокчой. Просто чтобы не лишиться пальца.
Лили пожимает плечами.
– Ну я же сама как колбаска.
– Знаю, знаю.
Лили изгибается.
– А вот это что выпирает у меня сбоку?
Я прикасаюсь к ее животу сбоку и нащупываю подвижное ребро.
– А, это. Когда ты была еще щенком, ты однажды свалилась с лестницы. Врач сказал, что ты сломала ребро. В то время я этого не знал, и оно, наверное, срослось не совсем так, как надо. Как ты меня напугала в тот раз! – Я поднял стакан, провозглашая тост: – Пью за твое подвижное ребро!
Лили спрыгивает с койки и бежит к своей миске с водой.
– А я выпью за твои, – она жадно лакает воду. Я не удосуживаюсь объяснить ей, что таких ребер у меня нет. Исхожу из того, что понятно ей.
