Выхожу из душа, забыв даже вытереться, останавливаюсь у открытого окна на душном июльском воздухе и смотрю в темноту на заднем дворе дома. Завтра пятница – терапия у Дженни. Как я буду рассказывать ей об этом?
По пятницам мы играем в «Монополию».
Я нахожу на полу шорты, плюхаюсь на диван и включаю телевизор. Смотрю на свои ноги: они расставлены так, чтобы осталось уютное местечко для Лили – куда она обязательно наступила бы, повернулась три раза вокруг своей оси и завалилась спать, пристроив подбородок на моем согнутом колене. Вот и теперь я сижу так же. А раньше никогда не сидел. А теперь сижу. Лили меня перевоспитала.
Какой смысл скорбеть заранее? Вот о чем я спрошу у Дженни. Если смысл в том, чтобы смягчить скорбь, которую я чувствую сейчас, – сделать ее приемлемой, размазать более тонким слоем, чтобы с ней было проще справиться, – то скорбеть заранее было абсолютно бесполезно. Если бы я отдалился еще несколько недель назад, разве не было бы мне легче окончательно отдалиться сегодня?
Препаратов будет два.
Мне хочется вернуться в промежуток между ними. После первого, когда она перестала ощущать боль и просто парила на мирном облаке сна. И перед вторым, пока ее сердце еще билось, грудь поднималась и опадала, розовый язык был еще надежно спрятан между сомкнутых челюстей.
Надвигается полночь, мне хочется остановить часы. Завтра – первый день из тех, которые Лили никогда не увидит. Желание сбежать становится нестерпимым.
Осьминог явился, пока я был в отъезде. Все это время я терзался угрызениями совести, чувствовал себя виноватым, а теперь меня вдруг захлестывает волна злости на Лили. Раньше она лаяла на почтальона, лаяла на ветер и на каждую проезжающую мимо машину. Бросалась к входной двери, чтобы отпугнуть возможных врагов, ее нелепое вытянутое тело напрягалось от готовности к атаке, нос вжимался в щели деревянных жалюзи, чтобы учуять опасность, и лаяла она, как настоящий, большой сторожевой пес. Неслась к двери, стоило мне только переступить порог. Была такой бдительной, когда слышала в ночи какой-нибудь шум. И по ходу дела старела. Становилась старше, слышала хуже, ленилась, а может, слабела. Какими бы ни были причины, она расслабилась. И не сумела защитить нас.
Вот тогда-то и явился осьминог.
Это из-за нее.
Это она виновата.
А может, осьминог обманом подчинил ее себе. Он же был таким коварным. Он вполне мог явиться сюда подготовленным. Нагрянуть без предупреждения. Ведь осьминог – мастер маскировки.
Сосредоточить мою злость на чем-то одном невозможно.
С чего я взял, что мы будем вместе вечно? Лили никогда не давала таких обещаний. Собаки живут не так долго, как люди. Рассудком я понимал это. Но если бы заранее думал о том, что в конце концов наступит день, когда мы расстанемся, вся радость улетучилась бы из каждого дня, который мы провели вместе. День вдвоем на пляже. День вдвоем, с дремотой и прогулками. День вдвоем, с погоней за белками.
Мое тело сражается с разумом за отдых. Веки тяжелеют, но я почему-то борюсь со сном, сам не знаю, почему. Мне нужен сон. Отчаянно нужен. Может, я боюсь попасть на «Рыбачить не вредно» теперь, когда я знаю, что все закончилось совсем не так, как я надеялся. Что из этого плавания домой мы не вернемся.
Наконец я поднимаюсь с дивана и бесцельно блуждаю по дому, выключая свет везде, где он горит.
Зайдя на кухню, я вижу на линолеуме красный мячик, и на глаза снова наворачиваются слезы. Наклоняюсь за ним. Невероятно, но он вделан в пол, будто меч в камень. Требуется немало времени, чтобы поднять его, но как Артур, я совершаю этот подвиг и прячу мячик в тот же ящик, где хранится ее корм.
И выключаю свет на кухне.
Ей было двенадцать с половиной человеческих лет, или восемьдесят семь собачьих.
Мне сорок два или двести девяносто четыре года.
Вместе мы провели двенадцать великолепных лет. То есть восемьдесят четыре по собачьему счету.
Это целая жизнь, хоть собачьи годы и проходят слишком быстро.
Сердце судит не по тому, как сильно ты любишь, а по тому, как сильно любят тебя.
Препаратов будет два. От второго ее сердце остановится.
Спокойной ночи, мой милый кутенок.
Спокойной ночи, мартышка.
Спокойной ночи, глупая гусыня.
Спокойной ночи, мышонок.
Спокойной ночи, фасолинка.
Спокойной ночи, Лили.
Тебя любили всем сердцем.
Три сердца
Август
Я уже почти припарковался, и тут до меня доходит: я не знаю точно, на какой из двух «Старбаксов» мы договорились. Сейчас без двух минут три, назначенное время нашей встречи почти наступило, и мне, пожалуй, стоит надеяться, что речь шла о ближайшей из кофеен, хотя дальняя гораздо больше подходит для первого свидания. По крайней мере, там мы могли бы сесть на воздухе. Как так получилось, что два «Старбакса» находятся рядом? Один из них – в книжном «Барнс и Нобл», вот как. «Старбакс» вприкуску с книгами. Я быстро отправляю смску, а сам иду в направлении обоих «Старбаксов». В ответной смске он спрашивает: «Может, лучше замороженного йогурта?» Я отвечаю: «Давай» и шагаю к дальнему «Старбаксу», поскольку он ближе к замороженному йогурту, хотя теперь, похоже, с вопросом о месте встречи все окончательно запуталось.
Прошел месяц со дня смерти Лили.
До сих пор я держался молодцом. Принял мамино приглашение побывать дома. Согласовал поездку по времени с Мередит, и мы все вместе провели несколько ленивых дней, наслаждаясь летом в Мэне, и никто не требовал от меня участвовать в разговоре или смеяться, если мне не хотелось. После возвращения я с жаром взялся за дела – работу, тренировки (много занимался бегом – куда? от кого?), встречи с друзьями. Ну и свидания заодно. Их было несколько, все первые, ни одного второго – ввиду полного отсутствия интереса с моей стороны. (Все они проходили в дневное время, так что это обычное явление, когда я не пью). Все это не значит, что мрачных дней не было вовсе – были и они, и одинокие ночи, и ужасные кошмары, но я каким-то чудом прорвался и продолжал идти вперед. Казалось, это очень важно – вернуться в мир, вдали от которого я пробыл слишком долго.
Я боялся сегодняшнего дня, месяца со дня смерти Лили, но никак не ожидал, что он станет для меня настолько оглушающим ударом. Наверное, и свидание я назначил только потому, что пытался хоть чем-нибудь отвлечься. Не то чтобы мне не понравились его фотографии. Не то чтобы наша переписка не доставила мне удовольствия. Наверное, меня привлекло его имя: Байрон. Как у поэта. Романтичное. В последнее время я много читал о лорде Байроне; у него был ньюфаундленд по кличке Боцман, который вдохновил его на одно из самых известных произведений – «Эпитафия собаке». «Здесь покоятся останки того, кто обладал Красотой, а не Тщеславием, Силой, а не Наглостью, Отвагой, а не Свирепостью, и всеми добродетелями Человека, а не его Пороками». Видимо, Боцман был во многом похож на Лили.
