Трудно дать определение «внутреннему убеждению», и причина этого, может быть, в том, что в нем содержатся сразу два понятия, которые относятся к почти противоположным реальностям, – это разум и эмоции. С одной стороны, считается, что убеждение должно опираться на рациональные и конкретные факторы. Недаром мы называем «вещественными доказательствами» различные предметы, представленные во время процесса, предназначенные для доказательства вины или невиновности обвиняемого. С другой стороны, «внутреннее» не опирается ни на какой объект, оно находится в сокровенной глубине нашего сознания. Здесь прилагательное «внутренний» означает только одно: эмоциональную тайну души.
Но как складывается это внутреннее убеждение? Оно возникает на пути от риторики к красноречию.
В ораторском искусстве риторика играет основную роль. Техника речи и умение манипулировать словами, направлять талант в пространство-время словесной дуэли в прениях, риторика – это одновременно наука и искусство воздействия речи на умы. Что касается красноречия, то оно само по себе искусство, гораздо большее, чем просто способность замечательно говорить.
Эта тема конфликта между разумом и эмоциями была мастерски разработана в драме Сидни Люмета «Двенадцать разгневанных мужчин».
Особенность фильма Люмета в том, что он полностью сфокусирован на запертом в совещательной комнате жюри присяжных из двенадцати человек, которое должно установить виновность или невиновность молодого человека, обвиненного в убийстве отца. Возникает ощущение, что помимо постановки сцен споров между присяжными, иногда бурных и даже с применением насилия, режиссер хотел показать как бы «изнутри» сознания тот извилистый путь, который ведет к формированию внутреннего убеждения. Если вначале одиннадцать из двенадцати присяжных убеждены в виновности молодого человека, то позднее одному из них (его играет Генри Фонда) удается посеять сомнение в каждом из присяжных, обрушиваясь не на людей, а на их аргументы, и таким образом полностью изменить ситуацию. Мы рассматриваем по очереди все аргументы, начиная с самых рациональных (например, как функционирует финский нож) и заканчивая самыми сокровенными признаниями (например, у одного из присяжных конфликт с собственным сыном).
В 1954 году в «Заметках по делу Доминиси» Жан Жионо писал: «Я не говорю, что Гастон Доминиси невиновен. Я лишь говорю, что мне не доказали его вину… Председатель суда, заседатели, судьи, адвокат, прокурор… у них есть внутреннее убеждение, что обвиняемый виновен. Я лишь говорю, что это убеждение меня не убедило».
Используя те же элементы расследования, те же самые доказательства, полученные в ходе процесса, Жан Жионо пришел к внутреннему убеждению, противоположному тому, что было у судей, в честности, искренности и неподкупности которых у него не было никаких сомнений.
По мнению Жионо, ход и результат судебного разбирательства базировался на некотором количестве лингвистических недоразумений между кланом Доминиси и судом. Писатель отмечал, что Гастон Доминиси использовал только тридцать пять слов: «И ни на одно больше, я сосчитал». И он добавлял к этому: «Любому обвиняемому, владеющему словарным запасом в две тысячи слов, это дело легко сошло бы с рук. А если бы вдобавок он умел хорошо говорить и владел искусством занимательного рассказа, он был бы оправдан. Несмотря на признание вины». Жионо указывает на систематическое взаимное недопонимание, смещение смысла, ошибки в результате поспешного переписывания – все, на чем постепенно вырастало внутреннее убеждение присяжных.
Закон требует, чтобы вердикт был вынесен присяжными единогласно, это значит, что из множества голосов разрешается оставить только один, вынуждая рассматривать доказательства только под одним углом, без всяких нюансов. Существует опасность, что внутреннее убеждение создается всего лишь из набора субъективных данных, которые все члены жюри присяжных воспринимают как объективные факты.
Вернее сказать, противостояние
Это молчание, которое укрепляет в сознании слушателя внутреннее убеждение, не может не напомнить немой крик одного написанного текста. Когда Эмиль Золя 13 января 1898 года выразил свое внутреннее убеждение в невиновности Дрейфуса в ежедневной газете L’Aurore, он пользовался формулой правосудия; его «Я обвиняю», хоть и на бумаге, прозвучало так громко, что пробудило в обществе самосознание. В своем открытом письме президенту Феликсу Фору Эмиль Золя заставил услышать свой голос со всеми его вибрациями. Он настолько активно использовал все средства ораторского искусства, что даже сегодня этот текст мы скорее слушаем, а не читаем.
В этом обращении он говорил от первого лица, без всяких оговорок, используя только глаголы действия. Его решимость измеряется тем, как много употреблял он твердых, энергичных и точных выражений, не прибегая к намекам. Он брал на себя риск: он об этом говорил и это знал. Его «Я обвиняю», словно неоднократно вбитое молотком, не отличается разнообразием, это защитительная речь, но одновременно и обвинительная.
Эмиль Золя бросал вызов читателю, брал его в свидетели. Его стиль патетичен, но не лишен иронии: таково оружие, выбранное Золя в этой письменной дуэли, в которой, однако, звучит его живой голос. Ритм этого текста – ритм разговорного языка. Мы почти слышим, как он переводит дыхание. Статья «Я обвиняю» – выдающийся пример ораторского красноречия, но не занесенного в протокол, а записанного на бумаге. И благодаря этому голос Золя пережил XX век.
Вердикт маятника
Два часа пополудни, палящее солнце затопляет Марсель в этот июньский день, когда начинается судебный процесс. Зал суда переполнен, атмосфера накалена до предела. Несмотря на то что под потолком работают вентиляторы, во Дворце правосудия очень жарко. С небритым угрюмым лицом, обхватив лохматую голову руками, в сером пиджаке, черных брюках и голубой рубашке, обвиняемый уже сидит в своем боксе, отгороженном от зала. В этом гуле, когда каждый норовит высказать свое мнение, начинается процесс. В зал входят председатель суда с двумя судьями, и судебный распорядитель объявляет зычным голосом: «Встать! Суд идет!» Все встают с мест. Воцаряется торжественное молчание. Протокольное облачение впечатляет: председатель в красной мантии, два члена суда – в черных. Они занимают места за столом на возвышении, который, словно крепостной бастион, нависает над залом. С него на голову подозреваемого скоро обрушится обвинительный приговор. В свою очередь, усаживаются прокурор в черном и адвокат-защитник. Девять присяжных – ремесленники, учителя, лавочники, отобранные по жребию, – уже сидят на отведенных им местах за барьером. На плечах этих простых граждан лежит ответственность судить человека, скорчившегося на скамье подсудимых.
Процесс начинается. Все по очереди что-то говорят. Во власти голоса обвинить невиновного или оправдать виноватого его вибрации служат оружием в бою. Власть этого голоса зависит от баланса между хаосом и гармонией, между согласованностью и непредсказуемостью, между конфликтом и компромиссом. Председатель просит обвиняемого встать, назвать себя, сообщить свою профессию, дату рождения, адрес проживания. Наступает напряженный момент. Присяжные познакомятся с обвиняемым, когда он заговорит; голос раскроет его эмоциональный мир суду и публике. Если его голос неприятен, все легко поверят в его виновность, если привлекателен – в невиновность. Вот обвиняемый оживляется и громко произносит свое имя. С этой минуты он начинает существовать.
