Главное теперь переступить наконец разделявшую их грань; раз он не может воплотиться, значит, она соединится с ним по ту сторону. Это будет просто; он отведет ее к пруду. Она будет погружаться, пока не уйдет из-под ног илистое дно, а когда ее легкие начнут наполняться водой и она забьется, пытаясь всплыть на поверхность, он прижмет ее к себе, успокоит, убаюкает и прогонит тревоги и страхи. На дне пруда не так темно, как кажется, когда смотришь на его поверхность; свет играет на огромных белых камнях и трепещет на извилистых водорослях; звуки этого мира не проникают туда, на дно. Ничего, только тишина.
Вот уже несколько дней Стелла едва узнает мать. Движения ее плавны, гибки; черты расслабились, лицо сияет. Даже ее тело кажется более полным, расцветшим; грудь, прежде суховатая, обрисовалась красивой кривой под свитером. И что-то неизъяснимое в ее взгляде, устремленном на Стеллу, делает ту счастливой. Ибо, несмотря на их немой разлад и холодность матери, Стелла любит ее всей душой; и ей кажется, что она все лучше ее понимает, интуитивно познает эту женщину, что произвела ее на свет. Стелла не боится больше слов того врача, сказавшего, что ей не хватает эмпатии. Она знает, что он был не прав. Наоборот, порой ей кажется, что в ней живет безмерная эмпатия к каждому живому существу, даже к самым слабым и скверным из них, даже ко всем тем, кого она не знает и никогда не узнает. Ее мать не плохая, она просто несчастная и уже была несчастной, когда была маленькой девочкой. Она всю жизнь ждала чего-то, чего так и не нашла, ни с Александром, ни с дочерью, ни с кем. Неужели она наконец обрела это с тем умершим человеком? Или же Роксанна готовится совершить последний поступок, тот, о котором всегда мечтала, которого Стелла боится больше всего на свете… Порой ночами девочка старается не спать, чтобы убедиться, что Роксанна еще жива. Ее мать такая странная, что перспектива умереть может дать ей избыток красоты и силы. Это нисколько не удивило бы Стеллу. Поэтому надо было удвоить бдительность. Потому что она не представляла себе будущее без Роксанны. «Будущее». Пустое слово, бессмысленное, она это признавала. Но она хотела расти, любить, стариться. Даже в хаосе. Даже если небо останется навсегда черным и птицы будут падать с него замертво, как ей иногда снилось.
В дверь стучат. Три коротких удара. Это может быть только Джеки. Теперь, когда он не может змеей проскользнуть в дом и ждать в темном углу, пока Роксанна не обернется и не вскрикнет от неожиданности и страха, ему приходится делать, как все: стучать в дверь. Роксанна отрывается от приготовления круглого пирога, раздраженно вздыхает. Она хотела бы оставить его на улице, притвориться, будто ее нет. Но не стоит его обижать; надо осторожно обращаться с психопатами:
– Да, да, иду!
На крыльце действительно стоит Красавчик Джеки с уже облысевшим высоким лбом, без своей вечной кепчонки, которую он мнет в больших узловатых руках.
– Я принес подарок на день рождения малышки…
День рождения Стеллы? Это ведь не сегодня? Роксанна чувствует, как на висках выступает пот. Неужели она забыла? Вполне возможно. Даже до ужаса вероятно. А откуда Джеки знает дату рождения Стеллы? Наверно, Лизетта и Марсель… Джеки спускается по ступенькам и показывает на что-то у решетки источника.
– Louk on pô! (Посмотри-ка!) – восклицает он победоносно.
Господи Боже, велосипед! Уже сколько месяцев Стелла просила велосипед, а Роксанна не могла ей его раздобыть. Хотя это было не так уж сложно. Роксанна смотрит на подарок, рядом с которым стоит Джеки с застывшей улыбкой, словно позируя фотографу; это явная самоделка, сварганенная из двух или трех старых велосипедов и выкрашенная в ярко-розовый цвет.
– Ага, велосипед, здорово…
– День не тот, я знаю, но я не смогу прийти в субботу, так что…
День не тот! Уф! Нет причины упрекать себя в тысячный раз за то, что она плохая мать.
– Как жаль! – лжет Роксанна без особого убеждения.
Вряд ли Джеки что-то мешало в субботу. Он дистанцировался от Роксанны и Стеллы в последние несколько недель, не задерживался выпить «плошку» кофе, когда приносил продукты, избегал общения с девочкой, хоть и был к ней крепко привязан. Роксанна долго не могла решиться сделать выводы из того, что рассказала дочь. Ей случалось отвергать якобы виденное Стеллой на ферме Утенов. Но сегодня, глядя на Джеки и его сверкающий велосипед, Роксанна знает, что Стелла сказала правду. Она знает, чего стоит Джеки принести свой подарок за три дня до праздника и не участвовать в нем.
Джеки надел на голову кепчонку и идет, чуть ссутулившись, к грабовой аллее. В груди у Роксанны щемит. Ей хочется крикнуть: «Он великолепен, твой велосипед, Джеки! Стелла будет счастлива», – но она не может. Не потому, что она боится якобы содеянного им, и не в том дело, что не принято говорить любезностей таким преступникам, как он. Нет, это просто выше ее сил. Сказать такое, обласкать Джеки просто так, по доброте душевной, она не может. Ей кажется, что, даже если бы от этого зависела ее жизнь, она не смогла бы произнести этих слов, будь то хоть под пыткой. И глядя на нескладную фигуру, удаляющуюся большими шагами, Роксанна спрашивает себя, кто же из них, она или он, истинное чудовище.
Десятого мая отпраздновали день рождения Стеллы. Было очень тепло, и Роксанна с Лизеттой накрыли стол во дворе. Кроме Роксанны, Лизетты и Марселя была Элен, единственная девочка, с которой Стелла общалась вне школы. Элен была робкой и неразговорчивой. Застолье поэтому прошло не очень оживленно; одна Лизетта болтала за всех, возбужденно ерзая.
Когда была съедена шарлотка с грушами, девочки пошли купаться. Но очень скоро налетел ветер, и небо затянули тяжелые тучи. По поверхности пруда побежали волны; деревья клонились под яростными порывами. Девочки поспешно вышли из воды. Элен была уже в доме с остальными, и все призывали Стеллу поторопиться, как вдруг шквал приподнял ее от земли на добрых два метра. Она упала в траву, сильно ударившись, но тут же вскочила и побежала к матери и Лизетте, уже спешившим к ней.
Стелла не была ранена. Мокрая и дрожащая, она инстинктивно прижалась к Роксанне. Обе вздрогнули от этого спонтанного жеста, слегка потрясенные, но Стелла быстро оторвалась от матери, обсушилась, переоделась и легла рядом с Элен на диван в гостиной, куда Лизетта принесла им грелку и одеяло. От ветра содрогался весь дом; было видно, как порывы уносят ветки деревьев и предметы, валявшиеся во дворе. Жестяное ведро и лопата пролетели мимо окна, словно брошенные огромной невидимой рукой. Ливень хлестал в стекла. Стало темно как ночью. Они зажгли свечи и молча ждали конца катаклизма. Но он наступил лишь поздно вечером, и Лизетта, Марсель и Элен не смогли вернуться домой до завтра.
Эта гроза была первой в длинной череде стихийных бедствий; они бушевали почти по всей Европе, по слухам и косвенным сведениям. Май обычно был месяцем гроз, как ноябрь – месяцем бурь, но такого еще никогда не видели, только старики поговаривали о катастрофах, о которых они одни и помнили и которые превосходили все, что «нынешняя молодежь» могла себе вообразить.
