Глаза ее устремляются на Фреди, который уже долгие минуты стоит посреди двора на коленях, закатив глаза. Час пробил. Выйдя наконец из прострации, Фреди встает и принимает торжественную и достойную позу. Скрестив руки на впалой груди, откашливается. Двое других с напряженным вниманием ждут слов Фреди.
– Смерть пришла, – объявляет он елейным голосом. – Она объяснила мне, что делать с этими троими. Героя – освежевать. Мать – пристрелить. Но не сразу. Сначала надо заняться девственницей.
Роксанна тщетно пытается поймать взгляд дочери, безнадежно пустой и неподвижный.
– Для девчонки Смерть хочет большой огонь. Очи… Очис…
– Очистительный, – подсказывает Брандон тонким голосом, полным почтения.
– Он самый. Костер разведем здесь, во дворе, а мать будет смотреть, прежде чем умрет.
Двое кивают, отвечая хором: «Хвала Смерти!» Бритый еле держится на ногах, зато рана Брандона, похоже, легкая и больше не кровоточит. Ему и выпала честь первым начать пытать Джеки. Вооружившись большим охотничьим ножом Бритого, он медленно срезает полоску кожи с правого плеча. Джеки надсадно кричит, плачет, умоляет, и это усиливает десятикратно удовольствие Брандона, который, однако, время от времени бросает похотливые взгляды на Фреди, давая несчастному пару секунд передышки. Потом он вновь возвращается к делу с тщательностью ювелира. Глаза Стеллы устремлены на жуткую сцену, но чаще она их закрывает. Роксанна боится, что потеряла ее окончательно. Проходит еще добрых полчаса, пока Джеки не теряет сознание, и Брандону надоедает обдирать безвольное тело. Трое мужчин уходят в дом.
* * *
Уже стемнело, когда Джеки пришел в себя.
– Мне очень жаль, – с трудом выговаривает он угасшим голосом. – Я так хотел вам помочь. Я ничтожество, ты всегда была права, Роксанна. Ничтожество. Это я убил твоих друзей, Стелла. Я с моим мерзавцем-стариком. Но теперь он больше никому не причинит зла: я свел с ним счеты.
Роксанна не знает, что ответить. Она не сводит глаз со Стеллы, которая по-прежнему ни на что не реагирует. Вернулась маска, которую Роксанна видела в первый раз, у Александра. Но Стелла вряд ли будет жить и вспоминать эту сцену. «Забвение» возьмет это на себя, и так оно, наверно, лучше. Вся энергия и яростная воля к жизни покидают Роксанну на несколько минут уныния, потом возвращаются, вновь вцепившись в ее нутро и мозг, когда в нем встает образ дочери на костре, – который Фреди и Брандон уже складывают перед домом. Она видит в открытую дверь сарая, как они носят охапки хвороста с сокрушенными и важными минами инквизиторов. Никакой похоти пока нет и в помине.
Значит, здесь все закончится. Как глупо, хоть плачь. Картины проносились одна за другой в мозгу Роксанны. Она видела Стеллу в пятнадцать лет, потом в двадцать. Всегда, в каждой сцене она была с дочерью. Они продолжали путь вместе до того дня, когда Стелла покидала ее, чтобы жить своей жизнью женщины, с мужчиной или без, с детьми или без, хотя Роксанна надеялась, что дети все же будут. Каждый образ вставал перед ней до жути отчетливо, как в «Последнем искушении Христа», когда Иисус на кресте познает сомнение и встают картины его будущей жизни, той, которую он мог бы прожить, если бы отказался от своей миссии, если бы не выпил чашу, которую протянул ему Отец. Обычная жизнь, с женой, детьми, друзьями. Жизнь мужчины, долгая и, в сущности, банальная. И такой жизни хотела Роксанна для себя и для дочери.
* * *
Уже совсем стемнело. Джеки снова без сознания. Стелла тоненько постанывает, порой судорожно икает, и слышно, как стучат ее зубы; Роксанна различает только ее распятый силуэт. Окна кухни и гостиной освещены; видно Брандона и Фреди, кажется, они готовят ужин. Еще днем они убили двух кур, свернув им головы. Бритому было велено их ощипать. Роксанна слышала, как он бранился во дворе добрых два часа, а перья долетали до порога сарая.
Вскоре Фреди, Брандон и Бритый выходят из дома гуськом с зажженными факелами. На них белые накидки, кое-как вырезанные, похоже, из простыней. Они входят в сарай и становятся все трое перед Стеллой. Фреди, передав факел Брандону, отвязывает Стеллу; та податлива, как кукла. Он взваливает ее на плечо, и они выходят во двор, к костру. Роксанна кричит, просит взять ее вместо дочери. Но они как будто даже не слышат ее мольбы. Они не здесь, они уже погружены в мрачные бездны своей церемонии, заворожены перспективой пытки, которая обеспечит им почетное место на костлявой груди их божества. Стелла привязана к столбу посреди кучи дров, лицом к двери сарая, чтобы мать ничего не упустила из ее агонии. Фреди направляется к девочке, подняв в правой руке охотничий нож; жестом робота он подносит оружие к лицу Стеллы. Та морщится от боли, но не кричит. Когда Фреди удаляется от костра, Роксанна видит большую кровоточащую букву С на лбу дочери.
Трое мужчин завели хоровод вокруг костра; с пылающими факелами в руках они шагают в медленном мерном ритме, бормоча нараспев какую-то ахинею. Задуманная гармония порой бывает нарушена, кто-то спотыкается, надсадно кряхтит Бритый. Роксанна слышит обрывки заклинаний: «Этой жертвой мы соединимся с тобой», «Прими этот дар и будь нам любящей матерью»… Весь день она боролась с путами, но только затянула их еще туже. Измученная, обезвоженная, она изо всех сил противится обмороку, проваливается порой в оцепенение, убаюканная монотонным пением трех безумцев, потом, опомнившись, цепляется мыслью за какой-нибудь образ, любой, только не дочери на костре, потому что он лишает ее всякой надежды и держит в плену бесплодного страха. Мужчины остановились и стоят, как бледные тени средневековых кающихся грешников, вокруг костра. Фреди закрывает глаза, потом раскидывает руки, подняв их ладонями к небу, и издает высокий звук, долгую, жуткую ноту, похожую на крик испуганной совы. Двое других вторят ему, гомон оглушителен. Потом Фреди, сложив руки над головой, говорит:
– Скоро все свершится.
Жестокость того из двух, что побольше, была осязаемой, но за ней виделось глубокое страдание, уязвимость несчастного ребенка. Все это он угадывал через Роксанну и немного успокоился, поняв, что она чувствует себя способной сыграть на этом горе. Она увидела в мужчине надлом, гноящийся и неисцелимый, как рана у него на боку. И она устремилась в эту брешь, манипулируя его простой душой, податливой, как глина. Но он испугался чего-то, чего Роксанна не предвидела. Признание – оружие обоюдоострое: часто бывает, что, поделившись самым сокровенным, человек мучится потом стыдом и угрызениями, испытывая внезапную неприязнь к тому, кто исподволь вырвал у него его тайны.
Роксанне удалось разоружить лысого. Почему же она его не прикончила? Этого он не мог понять. Ведь после того как толстяк оправился от удара по голове, его обуяла ярость: как же так, он открыл сердце этой женщине, а она этим воспользовалась? Ощипывая курицу в пекле двора, Бритый бормотал сквозь зубы и готовил свою месть. Нет, Роксанна не умрет от пули, как велел Брандон. Это будет совсем иначе. Сотрясавшие его жестокие порывы были безумны, и ощипывание превращалось в жертвоприношение, суля муки другой жертве.
Он видел воочию картины, которые воображал себе лысый, и словно ливень из молний терзал его бессильную душу. Он снова стал тем, кем был в тридцать лет; он подкрадывался к мужчине сзади, поднимал меч и, перехватив его покрепче, одним движением перерубал толстую разрисованную шею. Он сам не знал, почему ему так отчаянно хочется отделить эту глупую голову от нескладного тела. Вряд ли он не сплоховал бы в этом упражнении, которое не всегда удавалось даже лучшим палачам. Но не такой казни заслуживал этот нищеброд. И не потому, что сам он стоял на том, что обезглавливание – привилегия исключительно людей благородных. Нет, он находил это смешным кокетством. Желая умереть достойно, аристократы чаще всего старались заставить забыть, как недостойно они жили.
