Голландия сошла (что, возможно, было неизбежно) с того пути, по которому двигалась сначала к богатству и главенству между нациями. Нужды ее континентального положения привели ее к пренебрежению своим флотом, что в те дни войн и каперства влекло за собой потери в транзитной морской торговле. И хотя она высоко держала голову во время войны, симптомы слабости уже проявлялись в недостаточности ее вооружений. Поэтому, хотя Соединенные Провинции достигли главной цели, для которой начали войну, и спасли испанские Нидерланды от Франции, успех не стоил цены, которая была за него заплачена. С тех пор они уклонялись в течение долгого периода от участия в войнах и дипломатии Европы, – отчасти, быть может, потому, что видели, как мало они выиграли, но еще более вследствие действительной слабости и несостоятельности. После напряженных усилий войны наступила реакция, которая беспощадно показала неизбежную слабость государства, незначительного по своей территории и численности населения. Видимый упадок Провинций начинается с Утрехтского мира; действительный – начался ранее. Голландия перестала считаться одной из великих держав Европы, ее флот не был уже более военным фактором в дипломатии, и ее торговля разделила общий упадок государства.
Остается еще только коротко указать на общий результат войны для Австрии и для Германии. Франция уступила им рейнский барьер, с укрепленными пунктами на восточном берегу реки. Австрия получила, как было упомянуто выше, Бельгию, Сардинию, Неаполь и испанские владения в северной Италии. Неудовлетворенная в других отношениях, Австрия была сначала особенно недовольна тем, что не приобрела Сицилии, и продолжала затем переговоры до тех пор, пока ей не достался этот остров. Более важным обстоятельством для Германии и для всей Европы, чем это временное приобретение Австрией отдаленных и чуждых ей стран, было возвышение Пруссии, на которую со времени этой войны стали смотреть как на протестантское и военное королевство, предназначенное быть противовесом Австрии.
Таковы были главные результаты войны за испанское наследство, «самой большой из войн, когда-либо виденных Европой со времен крестовых походов». Это была война, главный военный интерес которой сосредоточился на суше; война, в которой сражались два из величайших генералов всех времен, Мальборо и принц Евгений, прославившиеся в Бленгеймской, Рамильесской, Мальплакетской и Туринской битвах, знакомых даже самому случайному читателю исторических трудов; в то же время множество других способных людей отличились на других театрах войны – во Фландрии, в Германии, Италии и Испании. На море же произошло только одно большое сражение, и то едва достойное упоминания. Но кому же пошла на пользу эта война, если мы взглянем только на непосредственные и очевидные результаты ее? Франции ли, единственным приобретением которой было утверждение Бурбона на испанском троне? Испании ли, которая увидела на своем троне короля из дома Бурбонов вместо короля австрийского дома, что обеспечило ей тесный союз с Францией? Голландии ли с ее линией укрепленных городов, пришедшим в упадок флотом и истощенным народом? Наконец, может быть, Австрии, которая сражалась на деньги морских держав и приобрела такие приморские государства, как Нидерланды и Неаполь?.. Одним словом, тем, кто вел войну почти исключительно на суше, все больше стремясь к территориальным приобретениям, или же Англии, которая, в сущности, платила за эту континентальную войну и даже поддерживала ее своими войсками, но которая в то же время строила свой флот, усиливая, распространяя и оберегая свою торговлю, захватывая морские позиции, короче говоря, создавая и пестуя свою морскую силу на развалинах морского могущества своих соперников, безразлично к тому же, были ли они ее друзьями или врагами? Для Франции было выгоднее иметь друга в тылу, чем недруга, хотя ее военный и торговый флоты пришли в упадок. Для Испании было выгодно тесное общение с такой страной, как Франция, после целого столетия политической смерти; к тому же она сохранила бо́льшую часть своих владений, подвергавшихся внешней угрозе. Для Голландии было выгодно окончательно освободиться от французской агрессии и видеть, что Бельгия перешла из рук слабого государства в руки сильного. И, без сомнения, было выгодно для Австрии не только остановить, – главным образом за чужой счет, – успехи своего наследственного врага, но также и получить такие провинции, как Сицилия и Неаполь, которые при мудром правительстве могли сделаться основанием серьезного морского могущества. Но ни одна из этих выгод, ни все они вместе взятые не могли сравниться по своим масштабам и тем более по своей прочности с выгодой, которую получила Англия от непревзойденного морского могущества, которое начало развиваться во время войны Аугсбургской лиги и достигло расцвета в войне за испанское наследство. Она контролировала большую океанскую торговлю военным флотом, который не имел соперника, да и не мог иметь его, учитывая истощение других наций; и эта торговля опиралась теперь на сильные позиции во всех спорных областях света. Хотя Индийская империя Англии тогда еще не существовала, но огромное превосходство ее флота уже давало ей возможность контролировать сообщения других наций с этими богатыми и отдаленными странами и настаивать на своей воле во всех спорах, возникавших между торговыми станциями различных национальностей. Торговля, поддерживавшая ее процветание и военное могущество ее союзников в течение войны, хотя и терпела ущерб от крейсеров неприятеля (которым Англия могла уделить только второстепенное внимание вследствие множества предъявлявшихся к ней требований), ожила в одно мгновение, как только война была окончена. Народы всего цивилизованного мира, истощенные своим участием в общих бедах, жаждали возвращения мирного процветания и мирной торговли, и не было ни одной страны, столь же способной, как Англия, – по своему богатству, по капиталам и по судоходству, – подготовить и пожать плоды всякого предприятия, облегчавшего обмен товаров законными и незаконными путями. Благодаря и ее мудрой политике, и истощению других наций, в войне за испанское наследство не только ее флот, но и ее торговля неуклонно росли, да и в самом деле, при опасном состоянии морей, пересекавшихся самыми смелыми и неутомимыми крейсерами, когда-либо посылавшимися Францией, эффективность военного флота означала более безопасные, а следовательно, и более частые рейсы для ее торговых судов. Британские торговые суда, лучше защищаемые, чем голландские, приобрели репутацию более надежных, и таким образом транзитная торговля мало-помалу переходила в руки Англии; обычай же отдавать предпочтение ее судам, раз установившись, имел все шансы сохраниться и на будущее время.
«Рассматривая вопрос в целом, – говорит один историк британского флота, – я сомневаюсь, чтобы престиж английской нации или дух ее народа стояли когда-либо выше, чем в этот период. Успех нашего оружия на море, необходимость защиты нашей торговли и популярность каждого шага, предпринимавшегося для увеличения нашей морской силы, вызывали такие меры, которые ежегодно что-либо прибавляли к последней. Отсюда возникла огромная перемена, обнаружившаяся в королевском флоте около 1706 г., когда корабли стали много лучше и число их сильно увеличилось против периода революции или даже предшествовавших ей времен. Этим объясняется, что наша торговля скорее увеличилась, чем уменьшилась в течение прошлой войны, и что мы выиграли так много благодаря тесным сношениям с Португалией»
[76].
