Таким образом, морская сила Англии не заключалась в одном лишь большом флоте, с которым мы обыкновенно слишком исключительно связываем ее; Франция имела такой флот в 1688 г., и он съежился и исчез, подобно листу в огне. Морская сила Англии не основывалась также на одном только процветании торговли. Через несколько лет после рассматриваемой эпохи торговля Франции достигла солидных размеров; но первое дуновение войны смело с морей ее судоходство, подобно тому как некогда флот Кромвеля смел с морей флот Голландии. Только соединением названных двух элементов, тщательно выпестованных ею, достигла Англия морской силы, превосходившей морскую силу других государств; и это превосходство прочно устанавливается со времен войны за испанское наследство, с которой оно тесно связано. До этой войны Англия была одной из морских держав; после нее она сделалась морской державой, не имеющей себе равной. И она удерживала это могущество, не деля его с друзьями и вопреки врагам. Она одна была богата, и в своем обладании морем и обширном судоходстве она имела такие источники богатства, которые устраняли всякую возможность соперничества с ней на океане. Таким образом, ее приобретения в области морской силы и богатства были не только велики, но и прочны, так как источники их всецело находились в ее руках; приобретения же других государств были не только ниже по степени, но и слабее по своему характеру, потому что они зависели, более или менее, от доброй воли других народов.
Могут спросить, не считаем ли мы, что одна лишь морская сила может создать величие и богатство какого-либо государства? Конечно, нет. Пользование морем и контроль над ним составляют только одно звено в цепи обмена, которым накопляется богатство. Но это звено главное, и обладающий им как бы налагает контрибуцию на другие нации и, как показывает история, вернее всего собирает богатства. В Англии использование моря и контроль над ним возникли, естественно, из стечения многих обстоятельств; кроме того, годы, непосредственно предшествовавшие войне за испанское наследство, ознаменовались рядом фискальных мер, способствовавших процветанию страны; Маколей говорит о них, как «о глубоком и прочном основании, на коем должно было возникнуть самое гигантское здание коммерческого процветания, какое только когда-либо видел мир». Могут спросить, однако: разве гений народа, склонный к торговле и развитый ею, не облегчил принятие таких мер, разве эти последние, по крайней мере частично, не возникали из морской силы нации в такой же мере, в какой увеличивали ее? Как бы то ни было, известно, что на противоположном берегу Канала существует нация, вступившая в соревнование раньше Англии, – нация, особенно хорошо приспособленная по своему положению и ресурсам к достижению контроля над морем как войною, так и торговлею. Положение Франции имеет ту особенность, что из всех великих держав она одна имела свободный выбор: другие нации в вопросе расширения своих границ были более или менее привязаны либо к земле, либо к морю; у Франции же к длинной континентальной границе присоединились побережья трех морей. В 1672 г. она окончательно избрала путь сухопутной экспансии. К этому времени минуло уже двенадцать лет, как Кольбер управлял финансами и, выведя их из состояния ужасного расстройства, так поправил их, что доход короля Франции более чем вдвое превышал доход короля Англии. В те дни субсидии Европе выплачивались Францией. Но планы и надежды Кольбера основывались на создании морской силы. Война с Голландией разрушила эти планы; поступательное движение по пути к процветанию остановилось, и нация замкнулась в самой себе, отрезанная от внешнего мира. Нет сомнения, что многие причины способствовали бедственным результатам, отметившим конец царствования Людовика XIV: постоянные войны, плохое управление во вторую половину этого периода, всеобщая расточительность… Но собственно Франция ни разу не подверглась вторжению; за немногими исключениями, война велась за пределами ее границ; ее промышленность мало страдала от военных действий. В этом отношении она почти равнялась Англии и находилась в лучших условиях, чем ее враги… Чем же объяснить такую разницу в результатах? Почему Франция была угнетена и истощена, тогда как Англия ликовала и процветала? Почему Англия продиктовала, а Франция приняла условия мира? Причина, видимо, заключалась в различии богатства и кредита. Франция стояла одна против многих врагов; но эти враги были подняты английскими субсидиями, которые и приводили их в движение. Лорд казначей Англии в письме своем к Мальборо в 1706 г. говорил:
«Хотя и земледелие и торговля как Англии, так и Голландии несут чрезмерное бремя, тем не менее кредит обеих стран продолжает стоять высоко, тогда как финансы Франции настолько истощены, что она принуждена добавлять двадцать и двадцать пять процентов на каждый пенс, посылаемый ею за пределы королевства, если только она не посылает его прямо в монете».
В 1712 г. издержки Франции равнялись 240 миллионам франков, тогда как налоги давали только 113 миллионов валового дохода, из которых, за вычетом убытков и необходимых расходов, в казначействе оставалось только 37 миллионов; дефицит старались покрыть займами в счет поступлений будущих лет и рядом чрезвычайных операций, которые не легко назвать или даже понять.
«Летом 1715 г. (через два года после заключения мира) казалось, что положение уже не может стать хуже: не было больше ни общественного, ни частного кредита; ни определенных государственных доходов! Не заложенные еще статьи дохода взыскивались за много лет вперед; ни труд, ни потребление не оживали за недостатком средств обращения; на развалинах общества царствовало ростовщичество. Переходы от высоких цен к обесценению товаров и обратно окончательно истощили народ. В среде его и даже в армии разражались бунты; мануфактуры чахли и закрывались; в городах процветало вынужденное нищенство. Поля были покинуты и лежали под паром из-за недостатка орудий удобрения и рогатого скота; дома разваливались. Монархическая Франция, казалось, была готова испустить дух вместе со своим престарелым королем»
[77].
Так обстояли дела во Франции, с ее населением в девятнадцать миллионов (в то время как на всех Британских островах насчитывалось только восемь миллионов) и с землею гораздо более плодородною и производительною, чем в Англии; к тому же это было до наступления великих дней угля и железа. «Огромные ассигнования английского парламента в 1710 г. поразили Францию, потому что, в то время как ее кредит стоял низко или даже был совсем потерян, наш достиг своего зенита». В течение той же войны «среди наших купцов проявился тот мощный дух, который сделал их способными выполнять все свои планы с энергией, поддерживавшей постоянное обращение денег в королевстве и дававшей такой стимул всем мануфактурам, что о тех временах следует вспоминать с благодарностью».
«Договор с Португалией принес нам огромные выгоды… Португальцы начали чувствовать благодетельное влияние своих бразильских золотых рудников, и громадная торговля, которую мы несли с собой, сделала их удачу в значительной мере нашей удачей… И с тех пор это всегда оставалось так; не будь этого, я не знаю, как мы смогли бы нести военные издержки… Денежное обращение в государстве возросло весьма значительно, что также должно быть в значительной мере приписано нашей португальской торговле; а этой последней, как я уже заявлял, мы были всецело обязаны нашей морской силе (которая оторвала Португалию от союза с двумя коронами и отдала ее под покровительство морских держав). Наша торговля с испанскими владениями в Вест-Индии, через Кадикс, конечно, была почти полностью прервана в начале войны; но потом она была в значительной мере восстановлена и шла как прямым путем через несколько провинций, находившихся под властью эрцгерцога, так и через Португалию, через которую велась весьма крупная, хотя и контрабандная торговля. Торговля с испанцами в Вест-Индии (также контрабандная) приносила нам весьма большие выгоды… Наши колонии, хотя и жаловавшиеся на пренебрежение ими, становились богаче, населеннее и распространяли свои торговые операции дальше, чем в предшествующие времена… Наша национальная цель в этой войне была значительной мере достигнута, – я подразумеваю уничтожение французской морской силы, – потому что после сражения при Малаге мы не слышим более о больших флотах Франции; и хотя вследствие этого число ее каперов значительно увеличилось, тем не менее потери наших купцов в последнее царствование были гораздо менее тяжелыми, чем в предшествовавшем царствовании… Конечно, чувствуешь большое удовлетворение, когда припоминаешь, что, имея перед собой такую большую морскую силу, как собранная королем Франции в 1688 г., выдержав борьбу при таких затруднительных обстоятельствах и выйдя из этой тяжелой войны в 1697 г. с долгом, слишком значительным для погашения его в течение кратковременного мира, мы уже к 1706 г. не только не видели флота Франции у наших берегов, но сами ежегодно посылали сильный флот для нападения на французский и одолели последний как в океане, так и в Средиземном море, откуда он был изгнан, как только там появился наш флаг… Этим мы не только обеспечили нашу торговлю с Левантом и усилили свои позиции в сношениях со всеми итальянскими государствами, но и поразили ужасом варварские государства и отвратили султана от принятия каких бы то ни было предложений Франции. Таковы были плоды увеличения нашей морской силы и способа ее применения. Такие флоты были необходимы, они одновременно защищали и наш флаг, и флаг наших союзников и привязывали их к нашим интересам… Наконец, – и это имеет еще бо́льшую важность, чем все остальное, – они установили престиж нашей морской силы так прочно, что мы чувствуем даже поныне (1740 г.) счастливые последствия приобретенной таким образом славы»
[78].
