Таким образом, было завершено уничтожение испанского флота, которое, как говорит английский историк, было приписано ревности Англии. «Это было сделано, – писал французский командир, герцог Бервик, побочный отпрыск дома Стюартов, – для того, чтобы английское правительство могло показать на очередной сессии парламента, что оно не остановилось ни перед чем, чтобы уменьшить флот Испании». Деяния сэра Джорджа Бинга, как их описывает английский морской историк, еще более выясняют цели Англии в то время. Когда город и Мессинская цитадель были осаждены австрийцами, англичанами и сардинцами, возник спор относительно того, кому принадлежат испанские военные корабли, стоявшие за молом. Бинг, предвидя возможность того, что гарнизон пожелает сдаться на капитуляцию, чтобы обеспечить возвращение этих кораблей в Испанию, – чего он решил не допустить, – что, с другой стороны, право обладания кораблями может возбудить в критический момент нежелательные пререкания между государями и, наконец, что если спор будет решен не в пользу Англии, то лучше, чтобы они не достались никому, предложил австрийскому генералу графу де Мерси построить батарею и уничтожить корабли на месте их стоянки»
[81]. После некоторых колебаний со стороны других начальников это было сделано.
Непрерывный ряд неудач и безнадежность борьбы за отдаленные морские владения, при отсутствии флота, сломили наконец сопротивление Испании. Англия и Франция настояли на отставке Альберони, и Филипп уступил условиям Четверного союза. Австрийская держава, по необходимости дружественная Англии, таким образом, крепко утвердилась в центральной части Средиземного моря, в Неаполе и Сицилии, как сама Англия утвердилась в Гибралтаре и Порт-Маоне. Сэр Роберт Вальполь, английский министр, входивший тогда в силу, не сумел впоследствии поддержать это благоприятное для его страны сочетание, изменив традиционной политике ее. Установившееся тогда господство Савойского дома в Сардинии продолжалось долго, и только в наши дни титул короля Сардинии исчез в титуле короля Италии.
Одновременно с коротким эпизодом министерства Альберони и в течение некоторого времени после того происходила борьба на берегах Балтики. Длительное состязание между Швецией и Россией было на время прервано в 1718 г. переговорами, имевшими в виду мир и заключение союза между названными государствами для улажения спора о престолонаследии в Польше и для реставрации Стюартов в Англии. Этот проект, на котором покоились многие надежды Альберони, был окончательно уничтожен гибелью шведского короля в сражении. Война продолжалась, и царь, видя истощение Швеции, решился полностью подчинить ее. Это нарушение равновесия сил в Балтийском море, угрожавшее сделать последнее русским озером, не отвечало интересам ни Англии, ни Франции, особенно первой, морская сила которой как в мирное время, так и во время войны зависела от доставки морских материалов, поступавших главным образом из Прибалтийских стран.
Оба западных королевства вмешались дипломатическим путем, а Англия послала в Балтику свой флот. Дания, которая тогда также вела войну со своим традиционным врагом Швецией, быстро уступила. Но Петр Великий рассердился на оказанное на него давление и сначала не уступал, пока наконец не были посланы английскому адмиралу приказания соединить свой флот с флотом шведов. Царь отозвал свой флот. Это произошло в 1719 г. Но Петр, хотя и уступивший, не был покорен. В следующем году вмешательство Англии повторилось с бо́льшим эффектом, хотя она и не успела спасти шведское побережье от серьезного ущерба. Французы заявляют притязания на сильное влияние их дипломатии в этом счастливом результате и говорят, что Англия поддерживала Швецию слабо, желая, чтобы она лишилась своих провинций на восточном берегу Балтики, потому что Россия, основавшись таким образом на морском берегу, могла бы легче открыть для английской торговли доступ к своим обширным внутренним ресурсам. Очень возможно, что это было справедливо, и можно с уверенностью сказать, что британские интересы, особенно по отношению к торговле и морской силе, были приняты во внимание; но характер Петра Великого служит гарантией, что самым сильным аргументом в его глазах была боевая сила британского флота и способность последнего дойти до его дверей при первом к тому поводе. По Ништадтскому миру 30 августа 1721 г. Швеция уступила Ливонию, Эстонию и другие провинции на восточном берегу Балтики. Такой результат был неизбежен; для малых государств с каждым годом становилось все труднее удерживать свои владения.
Испания была крайне недовольна условиями, навязанными ей Четверным союзом. Последующие двенадцать лет называются годами мира; но мир этот был весьма непрочен и изобиловал элементами будущих войн. Три большие обиды были нанесены Испании: Австрия сохранила в своих руках Сицилию и Неаполь; Гибралтар и Маон перешли в распоряжение Англии, и, наконец, широкий размах получила контрабандная торговля, практиковавшаяся английскими купцами и кораблями в испанской Америке. Англия была деятельным поборником этих обид и потому являлась главным врагом Испании… Но Испания была не единственным врагом Англии.
Спокойствие (каково бы оно ни было), наступившее после падения Альберони, было обусловлено главным образом характером и политикой двух министров Франции и Англии, которые сошлись в желании общего мира. Политика и побуждения французского регента уже известны. Движимый теми же самыми побуждениями и желая загладить случайную обиду, нанесенную Англии, Дюбуа добился для нее еще одной уступки от Испании, вдобавок к торговым привилегиям, данным ей по Утрехтскому миру, а именно права ежегодной посылки английского торгового судна в Вест-Индию. Говорят, что этот корабль, стоя на якоре, постоянно снабжался другими, так что свежий груз поступал на него с одного борта столь же быстро, как старый выгружался на берег с другого. Дюбуа и регент умерли во второй половине 1723 г., после восьмилетнего управления страной, в течение которого они изменили политике Ришелье, заключив союз с Англией и Австрией и пожертвовав им интересы Франции.
Регентство и номинальное управление Францией перешло к другому члену королевской фамилии; но действительным правителем был кардинал Флери, наставник молодого короля, которому было теперь тринадцать лет. Попытки сместить наставника привели только к дарованию ему звания, а также и власти министра в 1726 г. В это время сэр Роберт Вальполь сделался первым министром Англии, с влиянием и властью, которые обеспечили за ним почти безраздельное руководство политикой государства. Главным желанием обоих – Вальполя и Флери – был мир, особенно в Западной Европе. Франция и Англия поэтому продолжали действовать вместе для достижения этой цели, и хотя им не удалось совершенно заглушить всякий ропот, тем не менее в течение нескольких лет они успешно предотвращали взрыв. Но если цели двух министров, таким образом, совпадали, то мотивы, побуждавшие их к одинаковому образу действий, были различны. Вальполь желал мира из-за все еще не решенного вопроса об английском престолонаследии и ради мирного роста английской торговли, которая, так сказать, всегда была перед его глазами, а вероятно, также и потому, что дух его, не терпевший равных ему в правительстве, опасался войны, которая могла бы выдвинуть более сильных людей. Флери, достаточно уверенный в поддержке трона и в своей собственной власти, желал, подобно Вальполю, мирного развития своей страны и уклонялся от войны из-за любви к отдыху, естественной в его преклонном возрасте, ибо ему было семьдесят три года, когда он вступил в должность, и девяносто, когда он потерял ее вместе с жизнью. При его мягком правлении к Франции вернулось благосостояние. Случайный путешественник мог даже заметить перемену в физиономии страны и народа. Тем не менее может явиться сомнение, была ли эта перемена вызвана правлением спокойного старца или только естественной приспособленностью народа, не разорявшегося более войной и не изолированного от остального мира. Французские авторитеты говорят, впрочем, что земледелие не ожило. Несомненно, однако, что процветание Франции на море сделало замечательный шаг вперед, благодаря главным образом отмене торговых ограничений в годы, непосредственно последовавшие за смертью Людовика XIV. Вест-Индские острова особенно разбогатели, и их процветание естественно разделялось портами метрополии, которые вели с ними торговлю. В Вест-Индии Франция получила в то время решительное преобладание над Англией; ценность одной лишь французской половины Гаити была равна ценности всех английских владений в Вест-Индии, и французские кофе и сахар вытесняли английские с европейских рынков. Французские историки заявляют также о подобном же превосходстве французов над англичанами в средиземноморской и левантийской торговле. В то же время ожила Ост-Индская компания, и ее французская база, самое название которой (Бретонский город Востока) говорит о сношениях с Востоком, быстро сделалась блестящим городом. Пондишери на Коромандельском берегу и Чандернагор на Ганге, главные центры французского могущества и торговли в Индии, быстро развивались; Иль-де-Бурбон (Isle de Bourbon) и Иль-де-Франс (Isle de France) – теперь о-в Св. Маврикия, положение которых так благоприятно для контроля над Индийским океаном, сделались – один богатой земледельческой колонией, а другой – сильной морской станцией. Монополия компании распространялась только на торговлю между отечественными портами и главными станциями в Индии; торговое судоходство по индийским морям было открыто для частной предприимчивости и развивалось еще быстрее. Это великое движение, чисто самопроизвольное и даже встречавшееся с недоверием правительства, так сказать, олицетворялось двумя деятелями: Дюплэ (Dupleix) и Ля Бурдоннэ (La Bourdonnais), которые, первый в Чандернагоре, а второй в Иль-де-Франсе, вызывали к жизни и направляли все предприятия, созидавшие силу и престиж Фракции в восточных морях. Начавшемуся движению, которому после того как оно сделало Францию соперником Англии на Индостанском полуострове и на мгновение обещало было ей ту великую империю, которая украсила новым титулом королеву Великобритании, было суждено, в конце концов, зачахнуть и погибнуть перед лицом морского могущества Англии. Размеры этого расширения французской торговли, явившиеся следствием мира и отмены ограничений, а никак не правительственного покровительства, объяснялись ростом французского торгового флота, в котором в годы смерти Людовика XIV насчитывалось только триста судов, а двадцать лет спустя имелось тысяча восемьсот. Это, говорит французский историк, опровергает «порожденные нашими несчастьями печальные предрассудки, будто Франция не приспособлена к морской торговле, – единственной торговле, которая безгранично расширяет силу нации вместе со сферой ее деятельности»
[82]. Это свободное движение народа не вызывало одобрения со стороны Флери, который, казалось, смотрел на него с недоверием курицы, высидевшей утят. Он и Вальполь были одинаковыми сторонниками мира, но Вальполь был обязан считаться с английским народом, который чутко относился ко всякого рода соперничеству на море и в торговле. Сверх того, Флери унаследовал злосчастную политику Людовика XIV; его глаза были обращены на континент. В самом деле, он не желал следовать линии регентства в ссоре с Испанией и скорее склонялся к сближению с ней; и хотя некоторое время он не был способен достигнуть этого, не пожертвовав своей мирной политикой, из-за неугомонной вражды Испании к Англии, тем не менее его мысль постоянно была занята усилением положения Франции на суше через утверждение повсюду, где это было возможно, принцев дома Бурбонов, связанных фамильными узами. Он допускал все больший и больший упадок военного флота. «Французское правительство покинуло море в тот самый момент, когда нация через посредство частных предпринимателей пыталась вновь завоевать его». Численность флота упала до пятидесяти четырех линейных кораблей и фрегатов, находившихся большей частью в плохом состоянии, и даже после того, как война с Англией угрожала Франции в течение пяти лет, последняя все еще имела только сорок пять линейных кораблей против девяноста английских. Разница эта предопределила результаты четверти столетия непрерывных войн.
