В конце 1743 г. инфант Филипп Испанский пытался высадить десант на побережье Генуэзской республики, которая относилась недружелюбно к австрийцам, но английский флот воспрепятствовал его попыткам, и испанские корабли принуждены были отступить в Тулон. Они простояли там в течение четырех месяцев, не имея возможности выйти в море, вследствие превосходства английского флота. В конце концов испанский двор обратился к Людовику XV и добился того, что последний приказал французскому флоту, под командой адмирала де Курта (de Court), восьмидесятилетнего старца, ветерана времен Людовика XIV, сопровождать испанцев либо к Генуэзскому заливу, либо в их собственные порты, – неясно, куда именно. Французскому адмиралу дана была инструкция не стрелять, пока он не будет атакован. Чтобы лучше обеспечить содействие испанцев, которым он, вероятно, не доверял, де Курт предложил, – как сделал это де Рюйтер в давно прошедшие дни, – рассеять их корабли между французскими; но так как испанский адмирал Наварро отказал в этом, то построена была боевая линия из девяти французских кораблей в авангарде, шести французских и трех испанских в центре и девяти испанских в арьергарде, – всего из двадцати семи судов. Построившись таким образом, соединенные флоты отплыли из Тулона 19 февраля 1744 г. Английский флот, который крейсировал близ Гиер (Hyeres) для наблюдения за противником, погнался за ним, и 22-го его авангард и центр встретились с союзниками; но арьергард находился в нескольких милях позади, притом на ветре, и на таком расстоянии не мог поддерживать в бою передние суда (план VII, левый верхний угол).
Ветер был восточный, и оба флота держали на юг, причем английский был на ветре. Противники были почти равночисленны: у англичан было двадцать девять кораблей против двадцати семи у союзников; но это преимущество первых было уничтожено отставанием их арьергарда. Поведение контр-адмирала, командовавшего арьергардом, приписывалось некоторыми его недоброжелательному отношению к Мэтьюзу; ибо, хотя он доказал, что поставил все паруса для соединения с адмиралом, он все-таки не принял участия в атаке позднее, когда мог уже сделать это, – под тем предлогом, что сигнал построиться в боевую линию был поднят в то же самое время, как и сигнал вступить в бой; он заявил, что не мог выйти из линии для вступления в бой, не нарушив приказа построиться в линию. Эта техническая отговорка была учтена состоявшимся над ним впоследствии военным судом.
При создавшихся условиях Мэтьюз, возмущенный и рассерженный бездеятельностью своего помощника и боясь, что неприятель уйдет от него, если он будет медлить дольше, поднял сигнал вступить в бой, когда его собственный авангард был на траверзе неприятельского центра, и тотчас же атаковал на своем флагманском девяностопушечном корабле самый большой корабль в неприятельской линии, стодесятипушечный Royal Philip, несший флаг испанского адмирала (а). В проведении этого маневра он был храбро поддержан кораблями, шедшими передним и задним. Момент атаки, кажется, был избран весьма разумно; пять испанских кораблей сильно отстали, оставив своего адмирала только с двумя, тогда как три других испанских корабля продолжали держаться с французскими. Английский авангард вступил в бой с союзным центром, тогда как союзный авангард остался без противников. Будучи, таким образом, свободным, этот последний намеревался выбраться лавировкой на ветер английской линии, чтобы этим поставить ее между двух огней; но он встретил препятствие в умном поведении капитанов трех передовых английских кораблей, которые, несмотря на сигнал спуститься, сохранили свое командующее положение и помешали таким образом попытке неприятеля обойти их. За это они были сначала разжалованы постановлением военного суда, но потом восстановлены в своих званиях. Их достойному оправдания пренебрежению сигналами последовали уже без всякого оправдания все капитаны английского центра, за исключением уже упомянутых командиров двух соседних с адмиралом судов, а также и некоторые капитаны авангарда, которые поддерживали канонаду с дальней дистанции, в то время как их главнокомандующий жестоко атаковал противника с близкой. Одно замечательное исключение представлял капитан Гауке, впоследствии знаменитый адмирал, который последовал примеру своего начальника и, выведя из строя своего первого противника, покинул свое место в авангарде (b), подошел на близкую дистанцию к другому прекрасному испанскому кораблю (b´), который сопротивлялся пяти английским, и захватил его – единственный трофей этого дня. Командир английского авангарда и капитаны двух соседних с ним судов вели себя так же умно и храбро, сражаясь на близкой дистанции. Нет необходимости описывать сражение дальше; как военное событие, оно не заслуживает никакого внимания, и самым важным его результатом надо считать заслугу Гауке, которую король и правительство всегда помнили. Общая несостоятельность и дурное поведение английских капитанов после пяти лет войны объясняют отчасти, почему Англия не добилась в этой войне, при своем несомненном морском превосходстве, таких результатов, каких она могла бы ожидать от этого первого акта сорокалетней драмы; они дают также офицерам наглядный урок того, насколько необходимо обогащать свой ум изучением условий войны в мирное время, если они не хотят оказаться неподготовленными и, может быть, даже обесчещенными в час сражения
[88]. Не следует думать, что столь многие английские моряки нарушили дисциплину из-за такого вульгарного и редкого среди них порока, как трусость; это фиаско было вызвано неподготовленностью умов, недостатком боевой выучки у капитанов и плохим руководством адмирала, а возможно, также недружелюбным отношением к нему подчиненных, как к человеку грубому и властному. Здесь уместно обратить внимание на значение сердечности и приязни со стороны начальника к подчиненным. Разумеется, само по себе такое отношение не может гарантировать военный успех, но оно несомненно придает другим элементам этого успеха тот дух, то дыхание жизни, которые делают возможными вещи, которые иначе были бы немыслимы, и приводят к таким высотам преданности, к таким достижениям, которых невозможно достигнуть мертвой дисциплиной, даже самой строгой. Наивысшим примером этого среди моряков был, вероятно, Нельсон. Когда он присоединился к флоту, перед самым Трафальгаром, капитаны, собравшиеся на палубе флагманского корабля, казалось, забыли чин их адмирала в желании выразить свою радость по поводу встречи с ним. «Этот Нельсон, – писал капитан Дафф (Duf), который пал в сражении, – такой обаятельный и превосходный человек, такой добрый начальник, что мы все старались превзойти его желания и предупредить его приказания». Он сам сознавал это свое обаяние и его ценность, когда в письме лорду Гоу (Howe) о сражении на Ниле написал: «Я имел счастье командовать семьею братьев».
