Франция все еще, казалось, шла на уступки, но на самом деле она выжидала удобного момента и тщательно готовилась к нанесению жестокого удара, для чего имела полное основание. Небольшие отряды или эскадры кораблей продолжали посылаться в Вест-Индию и Канаду, в то время как на Брестской верфи делались шумные приготовления, а к берегам Канала стягивались войска. Англия увидела, что ей угрожает вторжение – угроза, к которой народ ее был всегда особенно чувствителен. Тогдашнее правительство, в лучшем случае слабое, было особенно неспособно для ведения войны и легко терялось перед действительной опасностью. Кроме того, Англия была озабочена, как всегда в начале войны, не только многочисленностью пунктов, которые она должна была защищать вдобавок к своей торговле, но также и отсутствием большого числа матросов, рассеянных на торговых судах по всему свету. Средиземноморские интересы поэтому были оставлены без внимания; и Франция, произведя шумные демонстрации на Канале, спокойно снарядила в Тулоне двенадцать линейных кораблей, которые отплыли 10 апреля 1756 г., под командой адмирала Ля Галиссоньера (La Galissonière), конвоируя сто пятьдесят транспортов с пятнадцатью тысячами войска, под начальством герцога Ришелье. Неделю спустя армия была благополучно высажена на Менорке и осадила Порт-Маон, флот же блокировал гавань.
Все это было совершенным сюрпризом для Англии, ибо хотя у ее правительства и возникли, наконец, подозрения, действия его оказались запоздалыми. Гарнизон, не успевший получить подкрепления, насчитывал едва три тысячи человек, из которых тридцать пять офицеров, в том числе губернатор и полковники всех полков, отсутствовали, находясь в отпуске. Адмирал Бинг (Byng) отплыл из Портсмута с десятью линейными кораблями только за три дня до того, как французская эскадра вышла из Тулона. Шесть недель спустя, когда он был уже близ Порт-Маона, его флот увеличился до тринадцати линейных кораблей, и с ним было четыре тысячи солдат. Но было уже поздно: серьезная брешь была пробита в стенах крепости за неделю до того. Когда английский флот появился в виду ее, Галиссоньер уже приготовился встретить его и загородить вход в гавань.
Последовавшее затем сражение всецело обязано своей исторической славой необычайному и трагическому событию, явившемуся его следствием. В противоположность сражению Мэтьюза при Тулоне, оно содержит и некоторые тактические уроки, впрочем, приложимые главным образом к устарелым условиям войны под парусами; но оно особенно связано с Тулонским сражением тем влиянием, которое оказал на дух несчастного Бинга приговор суда над Мэтьюзом. В ходе сражения он неоднократно намекал на осуждение адмирала за выход из линии, и последнее, кажется, оправдывало в его глазах, если не определяло, собственное поведение. Ограничиваясь кратким изложением дела, достаточно сказать, что враждебные флоты, завидев друг друга утром 20 мая, оказались после ряда маневров на левом галсе, при восточном ветре, держа к югу, – французский флот под ветром, между английским и гаванью. Бинг спустился в кильватерной колонне, а французы остались в бейдевинде, так что, когда первый дал сигнал начать сражение, линии, образованные флотами, были не параллельны, а сходились между собою под углом от 30 до 40 градусов (план VIIa, А, А). Атака, которую Бинг, по собственному признанию, рассчитывал произвести по принципу – корабль против противоположного корабля в неприятельской линии, – трудно выполнимая при любых обстоятельствах, была теперь еще особенно затруднена тем, что расстояние между враждебными арьергардами было значительно больше, чем между авангардами, так что вся его линия не могла вступить в сражение в один и тот же момент. Когда был дан сигнал, то во исполнение его авангардные корабли спустились и близко подошли к французским, почти касаясь носом их бортов (B, В), и, следовательно, пожертвовали в значительной степени возможностью действия своей артиллерии. Они приняли на себя три губительных залпа, серьезно повредившие их. Шестой английский корабль, считая от авангарда, потерял под огнем противника свою фок-мачту, вышел на ветер и подался назад, задержав авангард линии и обойдя его. Теперь для Бинга, начавшего сражение, без сомнения, настало время подать пример и спуститься на неприятеля точно так, как сделал это Фаррагут при Мобиле, когда его линия была расстроена остановкой шедшего впереди него корабля; но, по свидетельству флаг-капитана, приговор над Мэтьюзом помешал ему поступить так. «Вы видите, капитан Гардинер, что сигнал держаться в линии уже дан и что я впереди кораблей Louise и Trident [которые должны были бы быть впереди него]. Не захотите же вы, чтобы я, адмирал флота, вышел по линии как будто для того, чтобы схватиться с одним только кораблем. Несчастье Мэтьюза состояло в том, что он не удержал своих сил вместе, я должен стараться избегать этой ошибки». Дело, таким образом, становилось совершенно нерешительным; английский авангард был отделен от арьергарда и вынес всю тяжесть сражений (С). Один французский авторитет упрекает Галиссоньера в том, что он не вышел на ветер неприятельского авангарда, чтобы сокрушить его. Другой говорит, что он приказал выполнить этот маневр, но что последний не мог быть исполнен вследствие повреждения такелажа; это, впрочем, кажется невероятным, так как единственное повреждение этого рода, понесенное французской эскадрой, состояло в потере одного марса-рея, тогда как англичане пострадали весьма сильно. Истинная причина указана, вероятно, одним из французских военно-морских авторитетов, который говорит, что Галиссоньер считал поддержку сухопутной атаки Маона равносильной уничтожению английского флота, для которого ему пришлось бы подвергнуть риску свой собственный. «Французский флот всегда предпочитал славу обеспечения континентального завоевания или сохранения его, может быть, и более блестящей, но менее существенной славе захвата нескольких неприятельских кораблей, и через это более приближался к истинной цели, поставленной войной»
[93]. Справедливость этого заключения зависит от взгляда на истинную цель морской войны. Если она состоит только в обеспечении одной или нескольких позиций на берегу, то флот делается лишь одним из видов оружия армии и, согласно этому, подчиняет ей свои действия; но если истинная цель морской войны заключается в достижении преобладания над флотом неприятеля и в завоевании господства над морем, то тогда враждебные корабли и флоты становятся истинными объектами для нападения при любых обстоятельствах. Морог, видимо, отчасти понимал это, когда писал, что в море нет поля сражения, которое надо удерживать, и нет крепостей, которые надо брать. Если морская война есть война позиционная, то действия флота должны быть подчинены атаке и обороне этих позиций; если же ее цель состоит в том, чтобы сломить силу неприятеля на море, перерезая его коммуникации с остальными его владениями, истощая источники его торгового богатства и делая возможной блокаду его портов, тогда предметом атаки должны быть его организованные силы на воде, короче говоря, его флот. Именно этому последнему направлению своих действий, по какой бы причине оно ни было принято, обязана Англия приобретением ею господства над морем, которое заставило неприятеля возвратить ей Менорку в конце этой войны. Франция же обязана принятию ею первого взгляда на морскую войну недостаточным престижем ее флота. Возьмем для примера хотя бы тот же случай с Меноркой: если бы Галиссоньер был разбит, то Ришелье и пятнадцать тысяч его войск были бы потеряны для Франции, запертые на Менорке, подобно тому как испанцы в 1718 г. были заперты в Сицилии. Французский флот поэтому обеспечил занятие острова; но министерство и общество так мало сознавали это, что один французский морской офицер говорит нам: «Может показаться невероятным, что после славного дела при Маоне морской министр, вместо того чтобы поддаться порыву просвещенного патриотизма и воспользоваться импульсом, который эта победа дала Франции для восстановления флота, нашел более целесообразным продать корабли и такелаж, которые еще оставались в наших портах. Мы скоро увидим печальные последствия этого трусливого поведения наших государственных деятелей»
[94]. Слава и победа тут не очень заметны, но вполне вероятно, что если бы французский адмирал меньше думал о Маоне и воспользовался бы большим преимуществом, данным ему судьбой для захвата или потопления четырех или пяти неприятельских кораблей, то французский народ раньше бы проникся к флоту тем энтузиазмом, который он проявил слишком поздно – в 1760 г. В течение остальной части этой войны французские флоты, за исключением действовавших в Ост-Индии, появляются только как преследуемые. Образ действий, навязанный французскому флоту, соответствовал, однако, общей политике французского правительства, и Джон Клерк был, вероятно, прав, говоря, что в этом сражении при Менорке проявилась тактика, слишком определенная для того, чтобы можно было считать ее случайной, – тактика оборонительная как по самой сущности своей, так и по целям
[95]. Заняв подветренное положение, французский адмирал не только прикрыл Маон, но избрал хорошую оборонительную позицию, возлагая на своего противника необходимость атаки и связанного с ней риска. Клерк приводит, очевидно, достаточные доказательства того, что французские головные корабли, причинив большой урон нападавшим на них судам, хитроумно вышли из боя, чтобы этим заставить последних снова атаковать их с теми же результатами. Та же самая тактика неоднократно применялась в течение американской войны двадцать лет спустя, примерно, с одинаковым успехом; и это настолько очевидно, что, хотя формальное признание этой политики отсутствует, мы все-таки можем заключить, что осторожность, экономия, оборонительная война оставались постоянной целью французских властей, основывавшихся, без сомнения, на доводах, высказанных адмиралом их флота Гривелем (Grivel):
