Ритуал заключался примитивным христианским жестом — поцелуем мира. Однако в целях пуританской предосторожности «поцелуй» между разнополыми индивидуумами осуществлялся путем возложения Нового Завета на плечо партнера.
Как мы видим, консоламентум являлся простым ритуалом, и в нем найдется не много деталей, которые оказались бы совершенно неуместны в современной христианской церкви. И действительно, один католический исследователь признал, что данный ритуал не содержит ни одной фразы, которая не могла бы быть произнесена правоверным инквизитором. Очевидно, смысл и сила обряда не сводятся ни к одной из его отдельных частей, ни даже ко всем им, вместе взятым. Его смысл обусловлен интенсивной внутренней подготовкой посвящаемого и глубиной чувства во всей общине. И это заставляет сформулировать основной вопрос: может ли гносис, в конечном счете являющий собой состояние внутреннего озарения, быть передан посредством обычного ритуала, пусть даже сколь угодно глубокого?
Этот вопрос побуждает нас вглядеться в природу инициации, являющейся при всем своем многообразии универсальным феноменом. Инициация отмечает переход человека от одной стадии своей жизни к другой. Но идет ли речь о том, что она просто отмечает этот переход, или же она как-то ему способствует? В ходе ритуала вхождения в половую зрелость, при помощи которого примитивные племена открывают юноше или девушке дорогу к полновесной взрослой ответственности, очевидно, имеет место то и другое. Человек должен быть соответствующего возраста, но данный ритуал — это нечто большее, чем просто торжественно организованный день рождения: молодого человека отводят в сторону и учат его накопленной мудрости племени, зачастую перед этим имеет место подготовительный период, включающий в себя уединение, пост и другие ригористичные ограничения.
Хотя консоламентум не являлся ритуалом вхождения в половую зрелость, в общих чертах имел место тот же самый процесс. Претендент готовился к нему при помощи сорокадневного поста, или эндуры, испытания очень сурового и для некоторых оказывавшегося роковым. По окончании этого испытательного периода — после него должны были остаться лишь самые серьезные кандидаты — посвящаемый принимался в круг избранных, и на него нисходило слово озарения, символом чего служило возложение Нового Завета на его голову. Но даровало ли это автоматически гносис инициату? Ответить на этот вопрос определенно невозможно, поскольку для этого потребовалось бы знание внутреннего состояния людей, умерших много столетий назад. Но существует ряд традиций, где духовная сила передается прямо в процессе инициации. Индийское понятие шактипат относится к осязаемой духовной силе, которая может передаваться от учителя к ученику; у суфиев, мистиков ислама, имеется очень близкое к этому понятие, называющееся барака (буквально означающее «благословение»). В отношении катаров — приводил ли их консоламентум к подлинному внутреннему озарению или нет — можно по крайней мере с уверенностью сказать, что суровость подготовки и интенсивность переживания происходящего должны были сформировать настоящее событие, меняющее всю жизнь, — практически для каждого из избранных.
Некоторые исследователи утверждали, что консоламентум требовал от претендента отречения от обычного христианского крещения, но Деода Роше не согласен с таким мнением: «Число католических священников и монахов, склонившихся на сторону катаризма, было весьма значительным, и это предполагаемое отречение от своего крещения должно было бы заставить их покинуть Римскую церковь, однако большинство этого не сделали». Роше приводит фрагмент из требника флорентийских катаров: «Получая это крещение [Духа], вы не должны отнестись с презрением к другому крещению или к чему бы то ни было содеянному или сказанному вами, являющемуся подлинно христианским и добрым, но вы должны понять, как важно получить это святое Христово посвящение в качестве дополнения к тому, что остается недостаточным для вашего спасения». Этот факт представляется любопытным в свете взгляда катаров на Римскую церковь, представлявшуюся им едва ли чем-то большим, нежели эмиссаром тьмы. Возможно, это тактический шаг, сделанный для предотвращения репрессий, но это кажется невероятным. Даже враги катаров не считали их ни обманщиками, ни лицемерами. Эта деталь позволяет предположить, что цель катаров была отлична от той, что обычно представляется. Они не намеревались основать новую религию; возможно, они не; стремились даже устроить новую церковь. Чего они могли хотеть, так это восстановления внутреннего уровня христианства, который был сведен на нет в течение веков борьбы против ересей и устремлений к захвату светской власти. Разделение членов катарской секты на верующих и избранных запараллеливает внутренний и внешний уровни религиозного учения, о которых я говорил в главе 2.
Катаризм, возможно, представлял собой попытку вновь ввести внутреннее измерение христианства в церковь, застрявшую на внешнем уровне. Это извечная проблема в религии, как мы можем это увидеть из следующего стиха в Евангелии: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам; ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете» (Мф 23:13). «Книжники и фарисеи» являются здесь охранителями доктрины, понятой на внешнем уровне. Они сверх меры озабочены сохранением буквы доктрины, но отказываются испытать ее действие внутри самих себя и препятствуют в этом другим. Конечно, ирония судьбы здесь в том, что церковь, основывающаяся на учении Христа, попала в ловушку, а ведь Христос предупреждал о ней особо.
Если все обстоит именно так, то это служит объяснением того, почему катары были столь успешны и почему официальная иерархия увидела в них угрозу себе. Строго говоря, катары не делали ничего, выходившего за рамки христианства. Как заметил один католический исследователь, «относящиеся к тринадцатому веку ритуалы катаров напоминают нам ритуалы первозданной церкви тем более, чем ближе мы обращаем свой мысленный взгляд к апостольскому веку». Но катары, помимо прочего, бросали тень сомнения на одно из центральных положений католического учения, гласящее, что его доктрины и ритуальные практики необходимы и достаточны для спасения. В ходе обряда консоламентума инициатам говорили, что совершённого ими крещения водой было совсем не достаточно.
Это заставляет задуматься, представляют ли собой спасение, как оно традиционно понимается, и гносис одно и то же. Судя по вышесказанному, очевидно, нет. Спасение обычно понимается как данное Богом обетование помощи в момент наступления смерти человека: душа будет спасена от попадания в нежелательные измерения реальности, то есть от ада. Помощь будет естественным образом предоставлена, если о ней попросить. Гносис — это состояние когнитивного пробуждения, его удостаивается очень небольшое число людей (в основном потому, что очень немногие люди его ищут). Спасение — это цель внешнего христианства; гносис — это цель внутреннего круга. Если использовать средства библейского символизма, то спасение символически представляется водным крещением Иоанна Крестителя; гносис же представляется Христовым крещением в духе.
Обозначенное таким образом различие достаточно очевидно, но понимали его далеко не всегда. Возможно, даже на самом раннем этапе христианства люди его не осознавали. Вероятно, это была основная причина разногласий между гностиками и протоортодоксальными христианами в первом и втором веках нашей эры. Гностики во главу угла ставили внутреннее озарение; освобождение в час смерти могло казаться им отклонением от подлинной цели духовных поисков. Для протокатоликов же эта забота о гносисе виделась опасным уклонением от того, что они считали единственным важным моментом. Тысячу лет спустя эти противоречия (или взаимное непонимание) продолжали присутствовать. Католики считали катаров опасными еретиками с их акцентируемым консоламентумом — очевидно, бессмысленным, поскольку таинства церкви являли собой все необходимое и достаточное для спасения. Катары же говорили своим последователям, что одного лишь крещения водой недостаточно для подлинного пробуждения.
