И не является простым совпадением тот факт, что Дж. Р.С. Мид (1863–1933), который первым представил гностиков англоязычной публике, издав на английском «Пистис Софию» и свою собственную работу «Фрагменты забытой веры», водил тесное знакомство с Блаватской. Он служил ее личным секретарем с 1889 года до самого момента ее смерти в 1891 году, также он являлся редактором теософского журнала «Люцифер», переименованного в «Теософское обозрение». Мид не был ученым обычного типа: он не придерживался герметичного подхода к своему предмету изучения, предполагающего отгораживание от профанов, — напротив, он создавал свои работы о гностиках, стремясь дать возможность читателям самим продвинуться в направлении гносиса. С другой стороны, труды Мида очень основательны, добросовестны, отмечены высоким интеллектуальным уровнем. И в настоящее время ученые относятся к ним с уважением.
Творчество Мида явилось весьма плодотворным, его работы в значительной степени способствовали возрождению интереса к гностикам — не только напрямую, но и через влияние на фигуру, ставшую значительно более известной, чем сам Мид: на швейцарского психиатра К.Г. Юнга (1875–1961). Ричард Полл, чья книга «Культ Юнга» содержит весьма критичный и зачастую очень проницательный анализ мышления Юнга, пишет: «Мид остается огромным — хотя еще и не признанным — источником влияния на Юнга. В личной библиотеке Юнга содержится не менее восемнадцати научных работ, написанных Мидом, — все они были изданы Теософским издательством. Многие из этих работ вышли в изданной Теософским обществом серии «Отголоски гносиса», и, таким образом, Мид явился для Юнга «мостиком к высшим вещам». В итоге Юнг лично познакомился с Мидом и даже совершил поездку в Лондон, чтобы навестить его.
Юнг и «Семь наставлений»
К.Г. Юнг остается одним из самых влиятельных мыслителей в современной психологии, при этом его творчество практически невозможно свести к какой-то одной из категорий. В отличие от многих персонажей этой книги, Юнг имел основательное академическое образование. Он учился по специальности «Психиатрия» в нескольких ведущих учебных заведениях. Еще в самом начале его карьеры Зигмунд Фрейд указал на него как на своего явного преемника в зарождавшейся тогда области психоанализа. Юнг настаивал и на научной направленности своих работ и подчеркивал, что в их основе лежит обширная клиническая практика. При всем при этом Юнг также являлся визионером — в некоторых отношениях таким же, как Сведенборг или Бёме. И как клиницист, и как визионер, Юнг обращался к гностическому наследию, и, возможно, он явился единственной по-настоящему влиятельной фигурой, вознамерившейся вернуть его в массовое сознание.
Детали биографии Юнга, в частности его взаимоотношения с Фрейдом, широко обсуждались, поэтому нет необходимости снова касаться этого предмета, — скажем лишь, что два этих человека прервали контакты в 1912 году отчасти по сугубо теоретическим, отчасти по личным мотивам. Следующие несколько лет явились для Юнга временем душевного перелома. Оказавшись защищенным от кошмаров Первой мировой войны своим швейцарским гражданством, он, однако, испытал в этот период личностный кризис, оказавший влияние на всю его дальнейшую жизнь и работу. Этот кризис так или иначе был связан с материей гностицизма.
Внутренняя борьба, происходившая в Юнге, достигла своей максимальной точки в 1916 году. «Все началось с какой-то сумятицы, и я не знал, что это значит или чего оно хочет от меня, — писал он в своих воспоминаниях. — Казалось, что атмосфера вокруг меня сгущается, ее заполняли какие-то удивительные призрачные существа». Однажды в воскресенье Юнг услышал дверной звонок, но за дверью никого не оказалось. «Я видел даже, как покачивался дверной колокольчик!.. Поверьте мне, все это казалось тогда очень странным и пугающим! Я знал, что-то должно произойти. Весь дом был полон призраков, они бродили толпами. Их было так много, что стало душно, я едва мог дышать. Я без конца спрашивал себя: «Ради Бога, что же это такое?» Они отвечали мне: “Мы возвратились из Иерусалима, где не нашли того, что искали”».
Этот опыт вдохновил Юнга на создание удивительнейшей работы — небольшого своеобразного завещания, названного «Septem Sermones ad Mortuos», или «Семь наставлений мертвым», «что написал Василид из Александрии, города, где Восток соприкасается с Западом». На протяжении нашего повествования мы уже встречались с фигурой Василида — одного из величайших учителей гностицизма, жившего во втором веке нашей эры. В данном случае это имя может иметь двоякое значение, поскольку, как полагает Ричард Нолл, «Юнг, возможно, намекает этим псевдонимом, что некто из Базеля, — (в этом городе вырос Юнг), — написал это произведение». Используя ног легендарно-призрачный образ, по определению самого Юнга, «одного из тех великих мыслителей раннехристианской эпохи, имя которого христианство постаралось стереть из истории», мыслитель создает миф, очень близкий по своему характеру к гностическим системам античности. Он даже использует отдельные именования, употребляемые Василидом, к примеру, называя божество Абраксасом.
Ключевая идея книги представлена уже в первом предложении книги ссылкой на некие призрачные видения: «Мертвые возвратились из Иерусалима, где не нашли того, что искали». Иерусалим — святой город авраамических религий, центр религиозных чаяний для половины населения мира. Что же мертвым не удалось найти там? Возможно, духовный опыт. Исторически утвердившееся христианство создало большое число доктрин и разного рода этических руководств, но оно оказалось не в состоянии поделиться подлинным внутренним опытом с духовно мертвыми. И в видении Юнга мертвые отправляются к Василиду Гностику в Александрию — древний центр мистицизма и оккультизма — в поисках чего-то нового. Юнг, судя по всему, попытался охарактеризовать духовную ситуацию своего времени, таковой же она видится и в наши дни.
Оглядываясь назад на пройденный путь незадолго до своей смерти, Юнг увидел этот период как поворотный в своей жизни. «Все мои работы, вся моя творческая деятельность вылилась из тех изначальных фантазий и грез, начавших проявляться в 1912 году». Основываясь на своем собственном опыте и историях своих пациентов, Юнг пришел к тому, что стал расценивать мечты и фантазии как выражения определенных фундаментальных структур в человеческом сознании, которые он назвал «архетипами». Эти архетипы имеют свою собственную цельную реальность, не обязательно проявляющуюся внешне, — скорее, речь идет о врожденных структурах наших сознаний.
Уже на раннем этапе карьеры Юнга поразило то, насколько сны его пациентов напоминали древние мифы. Юнг описывает один случай, когда больной шизофренией пациент утверждал, что «он мог видеть эрегированный фаллос на солнце. Когда этот пациент поворачивал голову из стороны в сторону, то, по его словам, и фаллос солнца двигался синхронно с этим, и именно от него шел ветер». Юнг обнаружил на удивление схожую образность, присутствующую в литургии митраической религии, мистериального культа поздней античности (у Юнга имелся текст литургии в переводе Мида). В митраическом тексте говорится: «И также присутствует так называемая труба, источник совершающего служение ветра. Вы увидите, как с солнечного диска свешивается нечто, похожее на трубу». И еще Юнг замечал, что «пациент был лишь мелким служащим с образованием не выше среднего». Юнг исключал возможность того, что пациент мог наткнуться на этот образ, читая данный сакральный текст довольно темнаго содержания. В данном случае сходство высветило «мифологический сюжет… вновь обнаруженный при обстоятельствах, совершенно исключающих какую бы то ни было возможность прямой передачи». Далее Юнг говорит:
