Работа в лаборатории университета началась с манипуляций над обыкновенными лягушками, которые водятся в любом водоеме, будь то даже речной. Однако вскоре превратилась она в поистине захватывающие опыты на собаках. И только тут молодой человек, только что приехавший из Рязани, сообразил, что собак в столице нисколько не меньше, нежели в его родном городе…
Учась у Циона, стараясь подражать ему во всем, а заодно проверяя иннервацию внутренних органов, сосредоточив свое внимание на поджелудочной железе, – он научился довольно споро и даже ловко выделять нужные ему сосуды, нервы, перевязывать их и так же быстро усыплять подопытных животных.
Как и сам Цион…
Он внимательно изучал правила, лишь входившие тогда в употребление. Это были правила асептики и антисептики, которыми пользовались еще далеко не все хирурги, работавшие с больными в обычных, «человеческих» операционных.
Молодой студент установил, что связь между мозгом и внутренними органами существует, однако выглядит она очень уж сложной, которую придется ему долго и весьма терпеливо определять и изучать. После этого он сделал свое первое сообщение на заседании научного общества.
За свои успехи он был удостоен даже Большой золотой медали. Ему сказали: за удачно исполненную первую исследовательскую работу.
Так начинался самостоятельный творческий путь будущего научного гения…
* * *
Окончив университет (1875), получив степень кандидата по разделу естественных наук, Павлов подал осенью рапорт о зачислении его на третий курс Императорской Медико-хирургической академии.
Правда, к этому времени профессор Цион уволился не только из Санкт-Петербургского университета, но даже из Медико-хирургической академии, где он был уже на ту пору всеми уважаемым и очень действенным профессором.
Теперь же, в связи с изменившимися обстоятельствами, на его поддержку – не приходилось даже рассчитывать.
И все же работа в Медико-хирургической академии на кафедре физиологии была поставлена еще на более широкую ногу.
Собственно, физиологию в России начали изучать еще со времен Петра Великого. Первым специалистом в этом направлении следует считать Петра Васильевича Постникова, жившего еще в петровские времена. Самого Постникова, все ученые-биографы называют почему-то внуком подьячего Главного Аптекарского приказа.
Да и правда. Шестнадцатилетнего юношу, по именному царскому указу, отправили в Падуанский университет, изучать там физиологию. А после успешного окончания этого учебного заведения он поехал в Голландию, где продолжил обучение, в частности, – у знаменитого тамошнего голландского ученого анатома Фредерика Рёса (Рюйша), жившего в промежутке между 1638–1751 годами. Учась у него, и прежде всего – успешному бальзамированию трупов, он стал первым русским доктором философии и медицины…
Затем Петра Васильевича использовали совсем не по назначению, приставляя к различного рода посольствам, главным образом – лишь в качестве переводчика. Намного позже появился и первый русский учебник по физиологии, носивший название «Основные начертания общей и частной физиологии, или физика органического мира». Он был выпущен только в 1836 году. Автором его оказался представитель Санкт-Петербургской Медико-хирургической академии Данило Михайлович Велланский.
* * *
Велланский прослыл человеком весьма удивительной судьбы, на примере которого можно отчетливо проследить, чего удавалось добиться одним лишь страстным своим устремлением, сопряженным, правда, с выдающимися природными данными. Данило Велланский, между прочим, оказал на Ивана Павлова сильное влияние – как своими природными способностями, так и своими неистребимыми, даже какими-то страстными устремлениями.
Что же, с молчаливого согласия нашего безмолвного читателя, ему мы просто вынуждены были посвятить хотя бы несколько затянувшихся строк об уже заявленном нами Даниле Михайловиче Велланском…
Велланский родился и вырос в небольшом селе Борзна, близ города Нежина. Село, вернее – даже небольшое местечко, располагалось по обоим берегам речки Борзенки. Говорили, что когда-то Борзна располагала даже отдельным, так называемым Борзнянским полком…
А пока что родители его носили какое-то странное прозвание – Кавунники. Уже по одному звучанию этого прозвания можно было предположить, что все они заядлыми огородниками.
Детство будущего академика ничем особым не отличалось от прочих крестьянских ребятишек. С наступлением теплого времени мальчишка сливался с природой, отделяясь от нее разве что сшитой на вырост рубахой весьма примечательной длины, поскольку, вплоть до десятилетнего возраста, никто не собирался шить ему шаровары. Так уж водилось в данном селении исстари. В длиннющей рубахе можно было нежиться-валяться на печке, на которой постоянно сушился круглый горох, или же, крупно выступающая своими упругими гранями греча, рожь, а то и неприметный мак, зернами которого можно было запросто набивать себе рот.
И лишь затем, когда родители начинали замечать, что парнишка их, слава Богу, в самом деле, обещает стать им надежным помощником. Что он уже в состоянии не только пасти скот, поросят и всякую прочую домашнюю живность, – и лишь тогда они начинали сооружать ему полновесные штаны, правда, тоже на вырост, и начинали думать о какой-нибудь для него обувке, чтобы было в чем ему ходить по снегу на обучение при близлежащей церкви.
Именно так получилось и с юным Данилом.
На двенадцатом году его жизни показал ему полупьяный дьячок битые на бумаге литеры, захватанные потными пальцами сотен других ребятишек, и вынужден был искренно подивиться смышлености предоставленного ему человеческого чада: до чего же быстро этот чумазый пострел научился соединять их в слова!
Общение его с наукой на этом, казалось, следует уже прервать.
Однако вышло все как-то по-иному. Самыми влиятельными в Борзне и в округе считались помещики Белозерские. Таковыми они оставались вплоть до 1917 года, дав немало значительных людей, вошедших в историю Украины-России.
Главе семейства помещиков Белозерских очень уж глянулся слишком бойкий мальчишка. И надобно же такому случиться, что малец предстал у него перед глазами как раз в тот миг, когда помещик томил себя чтением французского романа и наткнулся в нем взглядом на слово vaillant, означавшее «смелый». Помещик еще раз взглянул на книгу, потом – на босоного подростка и улыбнулся ему, уже как-то невольно.
«Ну, чего тебе надо… О тебе я как раз читаю… Ну, говори, веллан, чего тебе хочется»…
Остальные дворовые люди, заслышав такое панское обращение, тут же подхватили его:
«Та й велланский хлопец, сразу видать!»
«Правда! И весь в своего отца Кавунника!»
С той поры, коротая время в такой точно хате, какую описал в своей повести «Вий», Данило не мог не обратить внимания на то, каким почетом пользуются у помещиков подлинные, или даже мнимые, кто их поймет, врачи.
