Казалось бы, что может быть проще… Ан не тут-то было.
Англия уже второй год находилась в состоянии войны с фашистской Германией, которой, к тому времени, вынуждена была подчиниться чуть ли не вся Западная Европа. Потерпев поражение на европейском материке, Англия с трудом отбивала атаки воздушных и морских агрессоров.
Многие города, заводы и прочие объекты промышленности и транспорта лежали в руинах. Госпитали и разного рода больницы были переполнены ранеными. Лекарство, типа пенициллина, было крайне необходимым средством, но вопрос стоял сейчас в своей более, чем сложной своей модификации: быть ли самой Англии! А потому разговоры о промышленном производстве нового лекарства – чудились крайне несвоевременными.
На пути пенициллина возникла новая, казалось, неодолимая преграда.
И здесь на выручку пришли Соединенные Штаты Америки. Оказалось, что там, за океаном, давно уже ломают головы, куда девать отходы такого обильного в США сельскохозяйственного перепроизводства… Они же везде лежали просто горами!
Дело, в конце концов, обернулось тем, что эти, такие проблематичные отходы, стали отличной сырьевой базой, на основе которой и было налажено производство нового лекарства. Оно как-то мигом было поставлено на поток.
О пенициллине вскоре заговорил весь мир. В народе ему стали приписывать необыкновенные свойства. Его считали не только способным излечивать раны, но и оживлять уже давно умерших людей.
Впрочем, все эти мнения, по большому счету, не были далекими от истины. Пенициллин, открывший эру антибиотиков, то есть веществ, продуцируемых микроорганизмами, высшими или даже тканями животного организма и обладающих способностями подавлять развитие других микроорганизмов, – действительно, был достоин подобной высочайшей оценки.
* * *
В 1945 году, когда вся Европа ликовала по случаю победы над фашизмом, все трое ученых, так или иначе причастные к очередному торжеству медицинской науки, были названы Нобелевскими лауреатами.
Надо сказать, что решающее слово при этом было за старым Алмротом Райтом, учителем Флеминга. В первом же сообщении о новом лекарстве, появившемся в весьма влиятельной британской газете «Таймс» еще в августе 1942 года, не было даже упоминания о роли Флеминга. Это обстоятельство как раз и побудило почтенного Райта без промедления взяться за перо. Он отправил главному редактору газеты «Таймс» письмо, в котором решительно и твердо указал, кому обязано общество замечательным открытием столь ценного препарата. Указывал, что оно было сделано еще в 1929 году…
Справедливость была полностью восстановлена. На лауреата Флеминга посыпались чины, награды, звания. Его избирали почетным членом различных академий, ученых обществ и прочего. Уже в 1943 году он стал членом Лондонского королевского общества (профессором Лондонского университета его избрали, правда, еще в 1928 году). В 1947 году, после ухода на отдых своего учителя, Флеминг возглавил так называемый впоследствии Райт-Флеминговский институт.
* * *
Он получил, наконец, возможность, осуществить свою мечту – увидеть страны, о которых он впервые услышал от своей школьной учительницы. Кстати, в бесконечном потоке поздравлений и благодарностей, которые он теперь получал ежедневно, особенно приятным для него оказалось одно письмо, под которым стояла подпись Марион Стерлинг. Автор письма обращалась к нему давно уже позабытыми им словами – «мой милый мальчик». За ним сразу же шло пространное объяснение, что именно таким, веселым, голубоглазым, десятилетним ребенком остался он в памяти этой пожилой уже женщины.
Это был привет из далекого, невозвратного детства, присланной его учительницей. Она поздравляла его с большим научным успехом, радовалась вместе с ним и сообщала при этом, что открытое им лекарство спасло жизнь ее ближайших родственников.
Как бы в ответ на этот призыв Флеминг посетил древнюю Шотландию, побывал в родном городе, наведался и на ферму, где миновало его незабвенное детство. Он снова увидел шотландские наряды, снова упивался звуками шотландской народной музыки. А когда восхищенные его земляки пожелали видеть его в руководстве Дублинского университета, – он нисколько не стал возражать против этого.
Дальнейшая жизнь этого выдающегося ученого оказалась теперь заполненной постоянными поездками, встречами в самых разнообразных странах, исключая, разумеется, лишь Советский Союз, который уже тогда являлся цементирующей частью мощного социалистического блока.
В СССР упирали на то, что у нас еще в 1942 году было налажено производство собственного пенициллина, по методике, разработанной профессором Зинаидой Виссарионовной Ермольевой, а с 1944 года начался массовый его выпуск. Наша массовая пропаганда не унималась, как будто бы этот действительный факт исключал или хотя бы умалял приоритет в этой области Александра Флеминга.
Когда в январе 1944 года в Москву прилетел, в сопровождении других ученых и общественных деятелей, профессор Хоуард Уолтер Флори, один из еще только будущих Нобелевских лауреатов, то он привез с собою образец американского пенициллина, чтобы сравнить его с советским образцом.
Советский образец оказался намного сильнее. Во всяком случае, такую весть разнесли все советские газеты.
Сам Флеминг не стал даже брать патент на свое открытие, которое, безусловно, сделало бы его одним из богатейших людей на все земном шаре. Свой благородный поступок объяснял он исключительно тем, что он только двигался в правильном направлении, что лекарство, полученное им, – заложено в самой природе, что достичь его – помог ему лишь особый шотландский неуемный характер…
В продолжение всей дальнейшей жизни он встречался теперь с коронованными особами, с министрами, президентами, со знаменитыми учеными, с самыми выдающимися людьми. Он даже гордился этим. Скажем, тем, что его объявили доктором права, причем honoris causa
[96], одновременно с Уинстоном Черчиллем, возглавлявшим Великобританию в труднейший период борьбы с фашизмом. Более того, все это произошло в Лувене, в его старинном университете. Гордился и тем, что вместе с ним, такой же награды удостоился фельдмаршал Бернард Лоу Монтгомери, главнокомандующий войсками союзников в заключительном этапе Второй мировой войны.
Короче говоря, без его, Флеминга участия, не обходились теперь ни одно торжественное событие.
* * *
Чрезвычайно заметным для Александра Флеминга стало посещение Греции.
Все это происходило уже осенью 1952 года.
И надо же было такому случиться, что самолет, которым он летел в Афины, опаздывал по какой-то, вроде – никому не известной причине. Очевидно, бастовали служители аэродромных служб. Однако все это никого не смущало. Во всяком случае – из встречавших его.
На ярко освещенном аэродроме Флеминг сразу же заметил, что почти все в толпе встречавших его людей держат флаги в руках. Флаги были вперемежку – английские и греческие.
