У ЦИРЮЛЬНИКА
На следующий день, вспомнив о предстоящих торжествах по случаю появления паломников, я решил одеться в арабский костюм, чтобы беспрепятственно все рассмотреть. У меня уже была самая важная часть костюма — машлах — патриархальный плащ, который можно набросить на плечи или в который можно закутаться с головой, правда, в последнем случае остаются открытыми ноги, но, когда плащ накинут на голову, ты сразу же становишься похожим на сфинкса, что в общем-то не лишено восточного колорита. Теперь я собирался вернуться во франкский квартал, чтобы по совету художника из отеля «Домерг» совершить полное перевоплощение.
Улица, на которой расположен отель, пересекает главную улицу франкского квартала и после многочисленных поворотов теряется под сводами длинного прохода, ведущего в еврейский квартал. Именно на этой извилистой улице, то сужающейся, изобилующей армянскими и греческими лавками, то расширяющейся, с высокими домами с двух сторон, обычно селится торговая аристократия франков; здесь живут банкиры, маклеры и спекулянты, занимающиеся перепродажей египетских и индийских товаров. Слева, в самой широкой части улицы, расположено большое здание, назначение которого нельзя определить по внешнему виду. В нем соседствуют главная католическая церковь и монастырь доминиканцев. На первом этаже находится монастырь с большим числом келий, выходящих на главную галерею; на втором — церковь — просторный зал, украшенный мраморными колоннами и выдержанный в строгом итальянском стиле. Женщины сидят отдельно в зарешеченных ложах, не снимая черных накидок, сшитых по турецкой или мальтийской моде.
Разумеется, мы направились не в церковь, потому что для присутствия на мусульманском празднестве необходимо было избавиться от своего христианского облика. Художник повел меня дальше, туда, где улица, сужаясь, становится совсем темной; там расположена цирюльня, отличающаяся необыкновенной отделкой. Здесь можно полюбоваться одним из последних реликтов старинного арабского стиля, который повсюду, как в архитектуре, так и во внутреннем убранстве, уступает место турецкому стилю Константинополя — полуевропейскому, полутатарскому, холодному и жалкому в своем подражательстве.
Именно в этой очаровательной цирюльне с затейливыми резными решетками окон, выходящих на Халиг, или Каирский канал, я расстался со своей европейской шевелюрой. Цирюльник ловко прошелся по ней своей бритвой и по моей настоятельной просьбе оставил одну прядь на макушке, как носят китайцы и мусульмане. По поводу происхождения этого обычая нет единого мнения. Одни утверждают, что эту прядь оставляют для того, чтобы за нее мог ухватиться ангел смерти; другие усматривают более материальную причину: турок никогда не исключает возможности, что ему могут отрубить голову, а так как затем ее принято показывать толпе, он не желает, чтобы его голову поднимали за нос или за губы, это было бы позорно. Цирюльники-турки в насмешку над христианами бреют их наголо. Я же в достаточной мере скептик и потому не отрицаю ни одного из суеверий.
Когда все было кончено, цирюльник заставил меня держать под подбородком оловянный тазик, и вскоре я почувствовал, как целое море воды льется мне по шее, попадая в уши.
Когда прошел первый испуг, я должен был вынести еще мытье головы мыльной водой, после чего мне подстригли бороду по последней стамбульской моде.
Восточная цирюльня. Художник Леон Боннат
Затем занялись моим головным убором, что, впрочем, оказалось не слишком сложным, ибо на улице было много торговцев тарбушами и крестьянок, которые шьют белые тюбетейки, называемые здесь такийя; их надевают прямо на бритую голову; среди этих тюбетеек встречаются весьма изящные, расшитые простыми нитками или шелком, некоторые отделаны кружевом, для того чтобы оно слегка виднелось из-под верхнего красного колпака. Последние же обычно бывают французского изготовления; кажется, наш Тур имеет привилегию поставлять головные уборы всему Востоку.
Цирюльник поднес мне элегантное зеркало, инкрустированное черепахой. Взглянув в него, я едва узнал себя в мусульманине с выбритой шеей, подстриженной бородой и в колпаке, надетом поверх тюбетейки. Я довершил свое перевоплощение, приобретя у перекупщиков широкие синие хлопчатобумажные шаровары и довольно чистый красный жилет, расшитый серебром. Оглядев меня со всех сторон, художник сказал, что в таком виде я могу сойти за сирийского горца, приехавшего из Сайды или Триполи (Тарабулус). Присутствовавшие тут же присвоили мне титул чёлеби, как именуют здесь элегантных людей.
КАРАВАН ИЗ МЕККИ
Преображенный, я вышел наконец от цирюльника, испытывая гордость и восторг от того, что не оскверняю больше живописные городские виды своим просторным сюртуком и круглой шляпой. Этот головной убор кажется восточным людям особенно смешным; в каждой школе хранится шляпа франка, ее надевают на самых непослушных и ленивых учеников — эдакий ослиный колпак
[24] турецких школьников.
Теперь можно было отправиться посмотреть на начавшееся еще на заре шествие паломников, которое должно было продлиться до вечера. Это совсем не мало — тридцать тысяч человек, пополнивших собой население Каира; все улицы мусульманских кварталов заполонила толпа. Нам удалось добраться до Баб-эль-Футух, то есть до Ворот победы. Ведущая к ним длинная улица была запружена зрителями, которых сдерживали войска. Под звуки труб, цимбал и барабанов двигалась процессия; представителей различных национальностей и религиозных сект можно было отличить по значкам и знаменам. Меня же преследовала мелодия из старой оперы, знаменитой еще во времена Империи; я напевал «Шествие верблюдов» и все ждал, что сейчас появится блестящий Сен-Фар
[25]. Одна за другой сменялись вереницы верблюдов, на которых восседали бедуины с длинными ружьями. Здесь, на окраине Каира, мы смогли увидеть единственное в мире зрелище.
Целый народ как бы растворился в другом, заполнив холмы аль-Мукаттама справа, и тысячи безлюдных построек Города мертвых слева. На зубчатых стенах и башнях Саладина, выкрашенных красными и желтыми полосами, толпились зрители; здесь уже не возникали ассоциации с оперой или со знаменитым караваном, который Бонапарт встречал и чествовал у тех же Ворот победы. Мне показалось, что века потекли вспять и передо мной разворачиваются события эпохи крестовых походов. Эту иллюзию усиливали рассеянные в толпе гвардейские эскадроны вице-короля в сверкающих доспехах и рыцарских шлемах. Вдали, на равнине, по которой, извиваясь, течет Халпг, виднелись тысячи разноцветных шатров, разбитых паломниками. Праздник, разумеется, не обошелся без певцов и танцоров, а музыканты Каира, казалось, соперничали в громкости с трубачами и литаврщиками, сопровождавшими шествие, и с огромным оркестром, взгромоздившимся на верблюдов.
