Но прокуроров Тито не интересовали подобные мелочи. Тито был совершенно искренен, когда в выступлении 26 сентября 1946 г. заявил: «Мы арестовали Степинаца и арестуем всех, кто выступает против существующего порядка, нравится им это или нет». Милован Джилас, в то время входивший в ближайший круг соратников Тито, впоследствии написал, что Степинаца «наверняка бы не привлекли к суду за его поведение во время войны и его сотрудничество с лидером хорватских фашистов Анте Павеличем, если бы он не продолжал выступать против коммунистического режима».
Степинац был признан виновным по всем пунктам. Он провел пять лет в одиночном заключении, после чего был выслан в свою родную деревню Красич.
После суда на протяжении ряда лет были арестованы сотни католических священнослужителей; некоторые подвергались пыткам и были убиты. В 1950 г. журналист С. Л. Сульцбергер взял интервью у Степинаца, который сидел в тюрьме Лепоглава, в сотне километров от Загреба. Архиепископ оставался непреклонен: «Я готов пострадать за католическую церковь». Через два года, признав, что коммунисты препятствуют Степинацу осуществлять свое служение церкви, папа Пий XII сделал его кардиналом. С тех пор Ватикан не подал ни единого знака, что готов видеть Степинаца в какой-то иной роли, нежели как героического борца против коммунизма.
Но ожиданий здесь много.
Когда схлынули воды коммунистического потопа и земля снова стала узнаваемой, многое из того, что было возможно понять и легко простить в 1980-х гг., в последнее десятилетие послевоенной эпохи перестало быть таковым. Только на фоне мрачного индустриального феодализма Тито и стальной хватки его тайной полиции наследие габсбургской Австро-Венгрии и Римско-католической церкви и, далее, папы Иоанна Павла II выглядит столь невинным. На самом деле хорватский национализм, который ставит хорватов в культурном отношении гораздо выше сербов, та самая националистическая традиция, которая вдохновляла желание Степинаца обратить всех сербов в католицизм, не могли возникнуть без активного подстрекательства габсбургского двора и Ватикана.
Из всех славянских племен, которые расселялись в западной части Балканского полуострова в VI–VII вв., хорваты были первыми, кто избавился (в 924 г.) от византийского правления и создал свое собственное королевство. Первым королем Хорватии стал Томислав, чья статуя украшает главную площадь перед загребским железнодорожным вокзалом. Бронзовая скульптура представляет собой воина на коне, поднявшего руку с крестом.
Я всматривался в памятник. Казалось, конь и всадник слились воедино в одном сгустке мускулов, не просто человек и конь, а оружие, пронизывающее и безжалостное, как хорватские равнины, на которых возросла и пала угроза османов, сменивших в 1453 г. византийцев в Константинополе. В XVI–XVII вв. Хорватия была оккупирована турками. Когда турки ушли с этих равнин, они удалились лишь на прилегающие территории Сербии и Боснии и Герцеговины, где армия султана оставалась еще на протяжении 200 лет
[11]. Скульптор, возможно, с умыслом изобразил Томислава в таком виде: для того чтобы западный католический народ выжил на Балканах, на полуострове, где сначала доминировали православные христиане, а потом мусульмане, он должен был ожесточить свою душу так, чтобы не осталось ни одного не защищенного броней уязвимого места.
В 1089 г. Крешимир, последний из королевской линии, восходящей к Томиславу, умер, не оставив наследника, и Хорватия (вместе с Адриатическим побережьем Далмации) оказалась под властью венгерского короля Ладисласа I. Опасаясь Венеции, союзницы ненавистной Византии, Хорватия и Далмация на самом деле с удовольствием перешли под протекторат Венгрии. Они не возражали и против вмешательства Ватикана, который тоже был полезной защитой от Византии. Эта психологическая схема формировалась и далее: в 1278–1282 гг., когда появились альпийские владения Габсбургов, и в 1526–1527 гг., с экспансией Габсбургской империи в Венгрии и Хорватии. Страх перед Востоком, символом которого был Константинополь – византийский или турецкий, толкнул хорватов в руки католических пап, венгерских королей и австро-габсбургских императоров. Короли и императоры использовали хорватов как обычных колониальных подданных и обеспечивали психологическую поддержку хорватской враждебности по отношению к православным сербам вопреки усилиям таких католических теологов, как Штросмайер, объединить эти два этноса.
Для католических властителей Европы, как и для многих хорватов, не имело значения, что сербы и хорваты – братья-славяне. Сербы были восточным православным народом и, следовательно, представляли такую же часть ненавистного Востока, как и турки-мусульмане.
«Сербы и хорваты, если говорить о нации и языке, изначально один народ, и два названия просто указывают на географическое положение», – пишет британский специалист Невилл Форбс в своем классическом исследовании 1915 г. о Балканах. Если бы не религия, для враждебности между хорватами и сербами практически не было бы никакой почвы.
Но в данном случае религия имеет большое значение. Поскольку католицизм возник на Западе, а православие – на Востоке, различия между ними сильнее, чем, скажем, между католицизмом и протестантизмом или даже между католицизмом и иудаизмом (который благодаря диаспоре также развивался на Западе). Если западные религии придают особое значение идеям и делам, восточные религии акцентируются на красоте и магии. Служба в восточной церкви – почти физическое воссоздание рая на земле. Даже католицизм, наиболее барочная из западных религий, по меркам восточного православия аскетичен и интеллектуален. Католические монахи (францисканцы, иезуиты и прочие) ведут активную жизнь, принимают участие в таких мирских занятиях, как преподавание, литературная и общественная деятельность. Напротив, православные монахи тяготеют к созерцательности, труд для них почти помеха, поскольку отвлекает от поклонения божественной красоте.
Такие различия на протяжении веков порождают конфликтующий подход к повседневной жизни. В кафе на улице напротив Загребского собора один мой приятель-католик пояснял: «Когда я пошел служить в югославскую армию, я впервые в жизни встретился с сербами. Они мне рассказывали, что традиционная сербская свадьба длится четыре дня. Четыре дня для молитв и празднования. Кому это надо? Одного дня вполне достаточно. После этого надо возвращаться к работе. Сербы для меня странные люди, иррациональные, как цыгане. Им действительно нравится армия. Как можно любить армию? Я ее терпеть не могу. Армия для словенцев и хорватов – пустая трата времени. Вместо этого мы могли бы зарабатывать деньги. И кто хочет ехать в Белград? Белград – это третий мир. Вена мне гораздо ближе».
А Карла Кунц-Цизель, переводчица романов Джона Стейнбека на хорватский язык, сообщила мне с сознательной гордостью: «Я чувствую себя ближе к Вене, чем к Белграду. Загреб – это еще Европа. Помню, после последней войны Лоуренс Даррел, британский писатель, который в то время работал в британском посольстве в Белграде, каждые выходные ехал на своем джипе пару часов по пыльной ухабистой дороге, после чего восклицал: «Слава богу, Карла, я снова на Западе».
