На самом деле это был безрассудный план. Не было никаких оснований считать, что речное судоходство между Центральной Европой и Черным морем может принести Румынии значительные дивиденды от платы за пользование каналом. Романист Петру Думитриу утверждает, что с 1949 по 1953 г. при строительстве первых участков канала от несчастных случаев, перенапряжения и недоедания погибли более 100 000 рабочих. Большинство строителей были заключенными, в том числе и политическими, имевшими отношение к деятельности еврейской интеллектуалки Анны Паукер. Георгиу-Деж с помощью бывшего сапожника и мелкого вора из Валахии по фамилии Чаушеску жестоко разгромил «интернационалистское» крыло коммунистической партии Паукер.
В 1953 г., после того как Георгиу-Деж ликвидировал в Румынии все следы политической оппозиции как внутри партии, так и вне ее, работы по строительству канала внезапно прекратились. Румыния в наименьшей степени оказалась подвержена коммунистической либерализации. На двадцать лет проект был официально заморожен. В 1973 г., создавая свой культ личности как часть полномасштабного возвращения к сталинизму, Чаушеску объявил, что будет продолжено не только строительство канала, но еще и рядом с Констанцей будет построен новый порт и атомная электростанция.
Восемь лет спустя, зимой 1981 г., я побывал на канале и на месте строительства атомной электростанции. Я вырядился в самую грязную одежду и взял в руку бумажный пакет с бутылкой сливовицы, чтобы не вызывать подозрений у милиции или Секуритате, которые не хотели, чтобы иностранцы видели, что там происходит. Помню замерзшие поля и подъемные краны, стоящие на платформах посреди покрытого льдом Дуная и в котлованах, предназначенных для будущего канала и фундамента АЭС. На километры тянулись колонны самосвалов, вывозящих землю. Всюду слышался оглушительный грохот работающих бетономешалок. Грязь, лес и река сливались в единую бесформенную массу. Помню улицу с мерзлой грязью, кое-где покрытой снегом, вдоль которой выстроилась молчаливая очередь минимум из сотни работяг в шапках и комбинезонах, ожидающих своей пайки – жидкого супа, хлеба и десяти граммов масла. За ними наблюдали милиционеры в шинелях до колен и с автоматами в руках. Так выглядела эта часть Дуная в начале 1980-х, сильно напоминая сталинскую Россию 1930-х гг. По мнению некоторых западных дипломатов, количество «рабов» в «румынском ГУЛАГе» Чаушеску могло достигать 700 000 человек.
Сейчас была ранняя весна 1990 г. В результате революции строительные площадки оказались частично заброшенными, и Чернаводэ выглядел не таким мрачным. Но стройка не закончилась. Я подумал, а было ли у Чаушеску – и у Георгиу-Дежа – действительно желание завершать этот фараонских масштабов проект. Возможно, все эти сталелитейные, чугунолитейные, нефтехимические предприятия – которые все устареют к моменту их ввода в строй – были задуманы в полном соответствии с предложением Сталина: занять народные массы каким-нибудь делом, свести их жизнь к элементарному существованию, при котором о каких-то духовных потребностях уже и не может быть речи. Это вполне подтверждала Елена Чаушеску, неоднократно называвшая миллионы своих подданных «червями», которых надо контролировать с помощью тяжелого труда и продуктовой карточной системы.
Мой поезд, идущий на восток, пересек Дунай и повернул на север, параллельно реке. Эта часть Румынии между Дунаем и Черным морем называется Добруджа. Сюда был сослан и здесь умер римский поэт Овидий. Равнина превратилась в бурное море цвета серого ила. Крутые известняковые скалы нависали над низинами, в которых, словно оспины, лепились голые современные поселки и фабрики. При ближайшем рассмотрении эти «поселки» оказывались кучками хижин, построенных из дерева и ржавого листового железа, окруженных такими же ржавыми металлическими заборами, перемежающимися кривыми бетонными стенками, каждая из которых выглядела как миниатюрная копия Берлинской стены. Садики между хижинами больше напоминали мусорные свалки. Фабрики требуют дополнительного описания.
Во всем коммунистическом мире фабричные здания представляли собой жуткое, отвратительное зрелище, но в Румынии они, похоже, принадлежали к нижним кругам ада: территории, окруженные колючей проволокой с бетонными воротами, заваленные горами угля, мусора, ржавыми деталями тракторов, облепленными грязью, между которыми слонялись случайные коровы или овцы. Посередине стоял сам завод, словно ободранная туша: масса желчно-зеленых, напоминающих кишки труб, оснащенных ржавыми металлическими трапами, которые тянулись вдоль стен из почерневшего бетона и стекла. Надо всем этим громоздилась асбестовая крыша с металлическими трубами, которые выбрасывали в небо клубы абсолютно черного дыма.
В ворота этих заводов въезжали повозки с горючим, запряженные лошадьми и быками, чем-то похожими на животных долины Нила: «слоновьего цвета, неловкие и неуклюжие, как скот в центре Африки», как писал сэр Сачеверел Ситвелл, чью книгу «Румынское путешествие» (Roumanian Journey), написанную в 1937 г., я взял с собой. Румынский ландшафт напоминал Ситвеллу «Тартарию в самом центре Азии». Действительно, Добруджа и сейчас напоминает Тартарию, хотя, в отличие от времен путешествия Ситвелла, совершенно непривлекательную.
Мой поезд шел уже пять часов. Несмотря на холод, сломанные сиденья и отсутствие пищи, это путешествие на поезде оказалось в физическом плане наиболее комфортным из всех, что я проделал в Румынии. Последней станцией была Тулча, ворота в дельту Дуная. Здесь величественная река распадается на несколько крупных рукавов и сотни мелких проток, которые в сумме создают болотистый выступ между Тулчей и Черным морем протяженностью 80 километров и площадью более 3000 квадратных километров. Теоретически Тулча должна была быть живописным городом с рыбацкими лодками, заполонившими гавань, и домиками конца XIX в., между которыми могли возвышаться турецкие минареты и серебристые купола церквей. Но я увидел ряд многоэтажных жилых домов, перекрывающих вид на гавань со стороны старинных зданий, церквей и мечетей. Бетонные фасады этих домов были выкрашены в тошнотворный коричневатый цвет. За окнами на каждом этаже висели цветочные горшки, но по какой-то странной причине и они не радовали глаз. Приглядевшись, я понял причину. В этих горшках, явно предназначенных для цветов – ярких тюльпанов и роз, к которым румыны испытывают особое пристрастие, – выращивали овощи, преимущественно лук и чеснок. Видимо, обитатели этих квартир не имели возможности найти их в местных овощных лавках.
Я заглянул в подъезд одного из таких домов. Лестничные пролеты из голого бетона, двери фанерные. Все компоненты дешевые и примитивные. Пространство между зданиями занимали монументальные пики железной арматуры и бетонные перекрытия недостроенных сооружений, которые выглядели не такими варварскими, как американские трущобы и уж точно менее опасными. Но если американские трущобы зачастую представляют собой достойные сожаления ошибки их эксплуатации собственниками и землевладельцами, то в зданиях, которые я увидел в Тулче, не было ничего ошибочного или случайного.
Проходя по боковой улочке вдоль набережной, я обратил внимание на табличку с надписью, которую можно было перевести как «союз художников». Заинтригованный, я толкнул металлическую дверь, поднялся по лестнице и постучал в следующую дверь. Она со скрипом приоткрылась. В дверном проеме показался мужчина в рабочем халате, накинутом на старый костюм. Он был при галстуке. Взгляд нервно вопрошал, кто я такой и что мне нужно. Я спросил, говорит ли он по-французски. Он кивнул. Я сказал, что я – американский писатель, путешествую по Румынии. Дверь открылась шире.
