– Мне уже за сорок. Я не хочу начинать все заново. Кем я буду в Америке? – вскидывает он свои черные брови. – Каким-то грязным иммигрантом, который пашет двадцать четыре часа в сутки, чтобы жена могла сходить в магазин и купить микроволновку? Нет, – качает он пальцем. – Я лучше подожду, посмотрю, возможно, и здесь появятся какие-то перспективы.
Найджел был прав. Мы с Георге легко нашли общий язык. Найджел покинул нас после ланча, а Георге пригласил меня к себе домой познакомиться с семьей. Весь следующий день мы разговаривали без остановки. Беседа подогревалась запасами домашней сливовицы Георге. Часто я был не в состоянии делать записи. Но большие куски из монологов Георге запомнились хорошо.
– Разумеется, я был членом компартии! Думаешь, я дурак, что ли? – говорил он, выпячивая челюсть и разводя руками. – А как бы я выучил английский, немецкий? Как, по-твоему, я мог в семидесятые годы заработать деньги и получить разрешение съездить в Англию и Америку, где узнал про Стейнбека? Будучи диссидентом? Конечно, я играл по правилам. В Румынии все, кто мог ездить за границу и получить хорошее образование, были членами партии. Поэтому в данный момент нет альтернативы Фронту национального спасения. Румыния не Чехословакия или какая-то другая страна Центральной Европы. Это полукрестьянская страна. Все образованные люди бывшие коммунисты. И поверь, никто больше не ненавидит коммунизм, чем бывшие коммунисты. Видишь ли, у румын есть преимущество перед югославами. Югославы из-за их партизанского движения во время Второй мировой войны действительно в это верили, в коммунизм, я имею в виду. Мы, – он опять вскинул брови, выражая превосходство, – никогда ни во что не верили. Это был один большой рэкет. Вот почему нам можно было верить и почему югославские коммунисты так облажались. Боб, я тебе скажу кое-что, в чем ты можешь не сомневаться. Если бы эти люди на площадях в Клуже, Бухаресте, студенты, которые хотели избавиться от Илиеску и коммунистов, победили или, точнее, если бы вдруг возникло опасение, что они могут добиться успеха, началась бы кровавая бойня. Потому что каждый человек в нашей стране, который не выходил на площадь, чувствует себя безопаснее с Илиеску, чем со студентами.
Георге говорил мне это в мае 1990 г. Через месяц полиция очистила Университетскую площадь Бухареста от митингующих студентов. Но студенты неожиданно вернулись. Вдохновившись успехом, новые тысячи студентов осадили правительственные здания. На этот раз ни полиция, ни армия не вмешивались. Появилась версия, что Илиеску могут вынудить подать в отставку. Однако через двадцать четыре часа из долины Жиу, что в Северной Валахии, в Бухарест приехали тысячи шахтеров. Шахтеры, вооруженные железной арматурой и топорами, устроили кровавую бойню. Медицинский персонал городских больниц отказывался оказывать помощь раненым. Очень мало кто из румын, к ужасу иностранных дипломатов и журналистов, высказывал сочувствие пострадавшим студентам.
– Давай я тебе скажу, что будет дальше, – продолжал Георге. – Илиеску будет избран президентом подавляющим большинством голосов [так и произошло]. Через несколько лет Фронт национального спасения начнет разваливаться изнутри. Пока он будет разваливаться, появятся новые оппозиционные партии, более зрелые, чем те, что мы имеем сейчас. В итоге Румыния наконец получит настоящее некоммунистическое правительство. Но это произойдет не раньше середины девяностых, а политики, которые войдут в это некоммунистическое правительство, еще не проявили себя. Сейчас я с Фронтом. С той минуты, когда он начнет разваливаться, мне с ним будет не по пути.
– А что насчет «Ватры», Георге? Это действительно новый Легион Архангела Михаила?
– Ты имеешь в виду «Ватра Романеска»? Это интересно. «Ватра» появилась после революции, когда румыны внезапно очнулись и поняли, что должны вместе выступить против венгерской угрозы. Я ее член, но до сих пор не понимаю, что именно «Ватра» собой представляет и каковы ее цели. Это может оказаться лавиной. Если помнишь, Легион Архангела Михаила начинался точно так же, как «Ватра», – идеалистическое, почвенническое национальное движение, которое было вне политики и, соответственно, не подвержено коррупции. Что касается «Ватры», поживем – увидим.
Георге часами говорил про Чаушеску. Я запомнил только основные моменты.
– Чаушеску худший вид румына. Он из валашских крестьян, а те нечто среднее между турками и цыганами. Это важно для понимания его образа мыслей. Думаешь, он хотел расплатиться с внешними долгами ради независимости страны? Кто в здравом уме станет выплачивать долги раньше времени? Он решил: «Как только долги будут выплачены, страна окажется полностью в моих руках, и я смогу делать что захочу». Точно как крестьянин, расплачивающийся с землевладельцем: закладную выкупил – и дом принадлежит ему. Он может делать пристройки, спалить дом – все, что угодно. Примерно так думал Чаушеску. Чаушеску держал ослов в качестве домашних животных. Подумай об этом. – Георге выставил палец и покрутил им у виска. – Ослы определяли политику. В 1965 году, когда умер Георгиу-Деж и появился Чаушеску, никто про него не слышал. Он был неизвестен, потому что до этого занимался вопросами внутренней безопасности. Чаушеску был как Сталин – мелкий грабитель, который освоил искусство бюрократии, не умный, но хитрый. В Румынии есть выражение «hirtia suporta maimult ca betonul» – «бумага прочнее камня». С помощью карандаша и бумаги ты можешь организовать пытки и убийства в огромном масштабе. У Сталина было хоть какое-то образование. Он учился в Грузии на священника. Вот почему его речи, которые позже стали образцом для всех коммунистических речей, звучат как православная литургия. А Чаушеску был необразованным. Он бросил школу в пятнадцать лет. У него был дефект речи. Отец его бил. Рассказывали, что однажды Чаушеску, в очередной раз сев в тюрьму за воровство, оказался в одной камере с коммунистами. Они решили, что он им пригодится. Вот так Чаушеску стал коммунистом. Опять рэкет. – Георге поднял брови и пожал плечами. – Чаушеску вырос в Скорничешти, в Олтении, это самые задворки Валахии. Это один из таких городов, где все друг на друга похожи, слегка тронутые, – он опять покрутил пальцем у виска, – как у вас в Аппалачских горах. Его создали вы, американцы. Никсон пригласил его с визитом в 1968 году. Хорошо, согласен, в то время мы все думали, что он, может, окажется лучше, чем Георгиу-Деж. В конце концов, Чаушеску критиковал советское вторжение в Чехословакию. Понимаешь, мы все строили планы, думали только о себе, и Чаушеску нас просто засосал. Это было как зыбучий песок. Каким идиотом я был, решив вернуться в 1974 году! Надо было мне остаться за границей. В Англии или Америке я уже был бы богачом. Но, когда Картер пригласил его в Америку в 1976 году, это уже было непростительно. Нас словно изваляли в дерьме. Мы-то уже все понимали, кто такой Чаушеску. Помню, тогда в газетах написали, что во время визита в каком-то штате, то ли в Мэриленде, то ли в Пенсильвании, в честь Чаушеску назвали супермаркет. Вероятно, окружение Картера старалось всячески ублажить Чаушеску, он в это поверил, и ему хотелось, чтобы и мы поверили. – Георге изобразил плевок. – А ты еще спрашиваешь, почему в семидесятые годы я был коммунистом…
– А мы хоть что-нибудь сделали правильно?
– У вас был один хороший человек. Один.
