– Идите фотографируйте, – сказал старик. – Я посижу в машине.
Выборы проходили 20 мая 1990 г. в воскресенье, и на кладбище героев было многолюдно. Мы увидели душераздирающие сцены. Одна пожилая женщина безотчетно била кулаками по деревянному кресту. Пожилой мужчина сидел на бетонной плите у могилы своего сына с совершенно отрешенным выражением лица. Я подумал, что может получиться сильная фотография, и попросил разрешения его сфотографировать. Он посмотрел на меня невидящим взглядом, полностью погруженный в свое горе. Я ретировался. Такое количество могил молодых людей в одном месте угнетало. Это было просто противоестественно.
Я вернулся к машине.
– Кошмар, – сказал я.
Наш загадочный гид только кивнул. У него было отстраненное выражение лица. Мне показалось, что он не испытывает особых эмоций по отношению к этим людям.
– Ты сегодня голосовал? – спросил я его.
– Голосовал. За Илиеску, за коммунистов.
– Почему?
– Илиеску приближает к себе евреев. Петру Роман – еврей. Сильвиу Брукан тоже еврей. В такой стране у тебя нет выбора. Удовлетворен? – резко закончил он, увидев подходящих к машине Торира и Атту. – Ну что, получились хорошие снимки? – спросил старик, обращаясь ко всем нам.
– Да, – ответил я.
– Может, у вас найдется немного валюты для меня? Скажем, долларов десять?
Я потянулся за бумажником.
– Нет, – остановил он меня взмахом руки. – Может, потом сделаешь мне подарок. Мы, евреи, должны помогать друг другу.
Когда мы сели в машину, он произнес: «А теперь вы увидите могилы», словно те, у которых мы только что были, не считались или были лишь прелюдией.
– Езжай прямо, – сказал он Ториру, который был за рулем. – Там впереди цветочный базар. Мне надо купить цветы на могилы родителей.
Мы с Аттой переглянулись.
Учитывая хромоту старика, Атта предложила сама сходить и купить ему цветы. Он предпочел пойти вместе, потому что всегда покупает цветы у одного и того же продавца. Чтобы перейти узкую улицу, ему понадобилась вечность.
Они вернулись в машину. Старик положил цветы на колени. По его указаниям мы приехали к краю свалки металлолома, рядом с заброшенной железнодорожной веткой. Торир остановил машину.
– Ты уверен, что кладбище здесь? – не удержался я.
– Да, – ответил он, в первый раз улыбнувшись. – Я хожу сюда каждую неделю.
Мучительно медленно, подволакивая ногу, он повел нас вдоль путей. Похоже, удовольствие, которое он испытывал оттого, что кого-то сюда ведет, перевешивало его физические страдания. Вдали виднелась громада Дома республики.
– Ты всегда здесь ходишь? – спросил я.
– Да, всегда. Обычно один.
Рельсы, местами заросшие травой, кажется, вели его в прошлое. Хромая, он рассказывал нам, что родился в Северной Буковине и вместе с родителями оказался в Бухаресте незадолго до того, как румыны начали вывозить евреев из Северной Буковины в Транснистрию, в лагеря смерти. В Бухаресте родители поселились в старом еврейском квартале (уничтоженном Чаушеску ради строительства Гражданского центра). Так получилось, что незадолго до еврейского погрома, устроенного легионерами в январе 1941 г., родители переехали из еврейского квартала и сняли жилье рядом с православной церковью. Когда легионеры громили еврейские дома и увозили евреев в лес Бениса и на скотобойню, их дом пропустили.
Родители дожили до преклонных лет. Он был у них единственным ребенком. Когда он приподнял берет, поправляя его, я увидел на обтянутом кожей черепе редкие торчащие волоски. В старой болтающейся полушинели, полы которой доходили ему почти до щиколоток, он выглядел как оставшийся в живых узник концлагеря, хотя, как он только что сказал мне, в концлагерях он не был.
– Твоей семье очень повезло. Вы чудом избежали страшных бедствий, – сказал я.
– Das ist das (Так вышло), – откликнулся он, пожав плечами.
На лице его ничего не отразилось.
– Вот, – сказал он, показывая на ворота еврейского кладбища, которое внезапно возникло слева, – оазис чистоты и порядка среди заброшенного пустыря.
Он извлек из кармана грязную черную кипу и протянул мне.
– Тебе понадобится. Но для твоего друга второй у меня нет.
Торир натянул на голову куртку. Старик посмотрел на него, довольный.
– Идем, – сказал он. – Смотрите.
Мы вошли в ворота кладбища. Слева стоял каменный лес. Каждый памятник был выполнен в виде ствола дерева с обрубленными ветвями – как человеческий торс без рук и ног. Памятники были разной величины, каждый по-своему уникален. Эффект был жуткий. Я прочитал текст. Памятники поставлены в честь 185 000 евреев из Северной Буковины и Бессарабии, уничтоженных в Транснистрии. Каждый памятник знаменовал конкретный город или деревню.
Мы фотографировали. Старик улыбался. Потом сказал:
– Идем дальше.
Он привел нас к двум невероятно длинным рядам могил, каждый длиной с футбольное поле. Все могилы были оформлены одинаково строго. Их однообразие и близость друг к другу создавали устрашающий эффект бесконечности. На некоторых надгробиях были маленькие черно-белые фотографии покойных. Я увидел фотографию пожилой женщины, затем молодой девушки. На всех надгробиях была указана одна дата смерти: 21–23 ЯНВАРЯ 1941.
– Они не могут отрицать abator [скотобойню], – сказал он, качая головой с торжествующей улыбкой вырезанного из тыквы фонаря, который ставят в окно на Хеллоуин. – Что бы тебе ни говорили, доказательство здесь.
Затем резко произнес:
– Ну, прощайте. К родителям я пойду один.
Я протянул ему кипу.
– Нет, оставь себе. На память.
Кипа, как и он, пахла смертью: черной, неизбывной памятью.
Часть III. Болгария: истории коммунистического Византия
Когда я невольно сравниваю жизнь среднего гражданина Запада и жизнь среднего болгарина, различия настолько велики, что жизнь западного человека может быть представлена как детский рисунок, в то время как жизнь в болгарских реалиях неразрывно связана с символикой и абстракциями. Мы подвержены влиянию гораздо большего количества факторов и сил, чем могут себе вообразить люди Запада. Если на Западе люди постоянно стремятся приобрести еще больше, наш основной инстинкт – сохранить то, что есть.
Георгий Марков. Правда, которая убивает
Глава 12
«Теплота каждого тела»
«Покидая Бухарест в грязном маленьком поезде, ты медленно тащишься на юг по жаркой равнине, проезжаешь мимо деревушек с домишками из соломы и глины, похожими на жилища убогого племени из Центральной Африки. ‹…› Останавливаешься на каждом полустанке, словно румынское правительство относится ко всем, кто едет в Болгарию, с презрительным равнодушием, а в Джурджу подвергаешься совершенно необязательному суровому досмотру мелких деспотичных таможенников…
