Но, когда тем снежным утром в конце 1981 г. я впервые приехал в Софию, я почти ничего не знал о Болгарии и о Маркове, за исключением странных обстоятельств его смерти. При отсутствии других знаний о стране они выглядели обманчивыми и предвзятыми.
В первый вечер моего пребывания в Софии, после утомительных, растянувшихся на весь день попыток договориться об интервью через официальное агентство София Пресс (в предыдущую ночь в поезде из Бухареста я совершенно не выспался), я поднимался по темной, затянутой ковровой дорожкой лестнице «Гранд-отеля Болгария» (лифт часто оказывался на ремонте) к себе в номер. За спиной послышались решительные шаги.
– Прошу прощения, не вы ли мистер Роберт Каплан, известный международный корреспондент из Америки?
Про себя я рассмеялся. На протяжении десятилетий иностранные журналисты были в этой далекой маленькой стране такой редкостью, что приезд любого из них становился событием, а журналиста считали очень известным.
– Да, как вы узнали? – спросил я скорее устало, нежели подозрительно.
– Я представляю агентство София Пресс, мне сказали, что вы остановились здесь. Меня зовут Гильермо. Гильермо Ангелов. Я бы хотел пригласить вас на ужин в клуб журналистов.
Я только что поужинал, и единственное, чего мне хотелось, – это спать.
– Нет, спасибо. Может быть, завтра?
– Почему? – оскорбленно воскликнул человек, который поднимался по ступенькам уже буквально у меня за спиной. – Вы считаете, что если я коммунист, то начну промывать вам мозги? У вас что, за день пребывания в нашей стране уже сложилось такое впечатление? Да, правда, я коммунист, я интернационалист. И я хочу пригласить вас на ужин, чтобы послушать, что вы можете нам сказать. Вы отказываетесь от приглашения. Боитесь? Может, вы боитесь иных точек зрения?
Я наконец остановился и обернулся к нему. Мы уже были в холле, который освещала единственная тусклая лампочка. Передо мной, тяжело дыша, стоял смуглый мужчина лет шестидесяти, с длинными седыми бакенбардами и седыми бровями. Плечи выступали вперед. В руке он держал потрепанный портфель. На нем был черный берет, мешковатое пальто и кроссовки. Под глазами и на верхней губе виднелись капли пота. Пожилой, но взгляд энергичный, целеустремленный, как у молодого.
– Послушайте, я всего лишь хочу пригласить вас на ужин. Вы знаете, что в 1981 году исполняется тысяча триста лет образования нашего государства? Мы уже тысячу триста лет народ, со своими корнями, со своей идентичностью. Сколько лет Америке? Вы же просто младенцы! Вы еще многого не знаете. Прошу, уважьте старика. Не обижайте меня.
Затем он снял берет (под которым оказалась лысина), прижал его к сердцу и галантно поклонился.
Как я мог отказать?
Гильермо вел меня по темным улицам, крепко держа за руку и постоянно пытаясь что-то говорить прямо в ухо. Мы оказались на углу улиц Алабина
[47] и Графа Игнатьева, где сходятся две трамвайные линии
[48]. Я увидел приближающиеся огни звенящего трамвая и едва успел оттащить Гильермо в сторону. Он так увлекся своей лекцией, что остановился почти посредине трамвайных путей, цепко держа меня за локоть.
– Дорогой мой, мы великая нация. У нас лучшие вина, лучше, чем у французов. Наши женщины самые прекрасные – посмотри на их благородные фракийские фигуры! Просто статуи! У мировой цивилизации три основных корня: французский, китайский и болгарский. Робби, – перешел он на ты, словно уже считал меня своим сыном, – посмотри, что мы потеряли! Добруджа у румын, Фракия у турок, Эгейское побережье у греков, и, что хуже всего, Македония у сербов. – Он произнес слово «сербы» с оттенком величайшего презрения. – Но я не националист…
Гильермо уже водил меня кругами по холодной, заснеженной улице перед зданием клуба журналистов: он не успевал донести до меня свою мысль.
В 1981 г. в этом клубе царило ощущение вакханалии. В помещении стоял неприятный запах куриного бульона, сливовой и виноградной ракии, сигаретного дыма и тяжелого пота. Тарелки с сосисками и козьим сыром стояли вперемешку с винными и пивными бутылками на столиках, покрытых грязными, в пятнах скатертями. Руки мужчин лежали на толстых женских задницах. Раздавались крики и смех. Почти все стулья, обтянутые красным бархатом, были заняты. В огромном, от стены до стены, зеркале отражались волны сигаретного дыма. Я чувствовал кипение эмоций – вероятно, обусловленное закрытостью общества, – которое просто невозможно воспроизвести на Западе. Если на Западе сексуальные связи на стороне, скорее всего, следствие скучной жизни среднего класса, здесь они, как мне показалось, отвечали иным, более глубоким потребностям. При такой ограниченности политической и общественной жизни здесь бил мощный источник подлинных эмоций, который не в состоянии заглушить даже самая идеальная семейная жизнь. И возможно, оттого что нигде нельзя было укрыться от холода, даже в помещении, теплого тела по ночам было недостаточно, такая же потребность возникала и днем.
Крупный, краснолицый, с волосами серо-стального цвета официант в черном смокинге обнялся с Гильермо.
– Это Лупчо, – сказал Гильермо. – Он умеет читать по руке.
– Он похож на Брежнева, – заметил я.
Гильермо перевел мои слова Лупчо, тот просиял, благодаря меня за комплимент.
Лупчо подвел нас к столику.
– Сливова вредна для печени, – заметил Гильермо.
Он заказал нам обоим гроздову – виноградную ракию. Коренастая пожилая женщина подошла и прильнула щекой к Гильермо.
– Робби, помнишь, я говорил, какие красивые у нас женщины?
Он перевел свои слова на болгарский. Женщина прижала Гильермо к груди. Он улыбнулся мне. У него были очень выразительные глаза. Взгляд постоянно менялся в соответствии с его мыслями. Сейчас он говорил: почему бы не доставить удовольствие старушке?
Над столиком навис Лупчо.
– Он хочет погадать тебе по руке, – сказал Гильермо.
Я положил ладонь на стол. Лупчо стал водить по ней пальцем.
– Лупчо говорит, что в ближайшем будущем ты встретишь свою настоящую любовь. (Действительно, через пятнадцать месяцев я встретил свою будущую жену.)
– Я женат третий раз, – сказал Гильермо. – Женщины любят нас только за наши недостатки. Если у нас, мужчин, их много, они готовы простить нам все. Оглянись вокруг, посмотри, как мы счастливы. Все время, даже ночью, когда вы в Америке спите, мы работаем, догоняем, догоняем. Болгария первая на Балканах по роботехнике, – сказал он, словно выдавая строжайшую тайну.
Лупчо вернулся с супом, салатом, виноградной ракией и бутылкой сухого красного вина из региона Мельник, что рядом с греческой границей.
