Племя намоллов живет от Восточного мыса или, может быть, от губы Колючинской до реки Анадырь. Селения их, рассеянные довольно редко, имеют обыкновенно не более 6 или 7 юрт, иногда 2 или 3. Невозможно с некоторой вероятностью определить их число; но, по числу виденных селений, не думаю я, чтобы оно простиралось свыше тысячи взрослых обоего пола.
Единственный источник пропитания их – море: оно дает им и пищу и предметы торговли. Летом они бьют тюленей, мясо которых является их главнейшей пищей. Его сушат на солнце и сохраняют на всю зиму. Моржей заносит во все бухты зимой на льдах. К ним подкрадываются на байдарах и колют железными копьями. Мясо их едят, шкуры выделывают для себя и на продажу. Клыки составляют самую дорогую статью их торговли.
Нищета уничтожает разборчивость: они едят все, что попадается; один род морской капусты едят они со вкусом без всякого приготовления. Выброшенный кит – дорогая находка. Они не бьют их нарочно, как чукчи, живущие на Ледовитом океане, но довольствуются добровольной подачей моря. Мясо иногда варят, но чаще просто подпекают на огне. Трудно вообразить что-нибудь отвратительнее, чем видеть их, с жадностью раздирающих зубами кусок жилистого мяса, частью сырого, частью сожженного; следы крови на лице остаются, пока не закроются другой грязью; сначала я думал, что все они страдают беспрестанным кровотечением из носу.
Ближайшие к устью Анадыря намоллы живут немного лучше, ибо промышляют на этой реке диких оленей, которых живущие дальше к востоку не имеют.
Рыбы имеют весьма мало. Весной ловят вахню в кошели, сделанные из расщепленного китового уса. В закрытых бухтах протягивают с одного берега на другой веревки из уса же, на которых навешаны эти кошели; рыба в них заходит и вытаскивается. Птицы пролетные в некоторых местах водятся в изобилии и, конечно, служили бы им лучшей пищей, нежели китовина и нерпячина, но, по странному капризу, они и не думают о средствах их промышлять. В заливе Св. Креста куликов было так много, что они били их камнями, но убитых всегда отдавали нам. Пребольшие чайки в этом месте ходят между ними, как дворовые птицы, и их не бьют.
Единственное ручное животное у намоллов – собака, кажется, одного рода с камчатскими, животное веселое и ласкающееся ко всякому. С ними обращаются очень жестоко: случалось видеть, что, наступив нечаянно на хвост, чукча не возьмет труда переставить ноги, как будто не замечая визга собаки, и когда мы изъявляли сожаление, то еще прибавляли несколько толчков. Летом используют собак для бечевания байдар, а зимой ездят на них в санях, запрягая по четыре в ряд.
Хотя на женщинах, как у всех непросвещенных народов, лежат все самые тяжелые работы – они ставят и переставляют юрты, собирают по тундрам ивняк и прочее – но, невзирая на это, пользуются они, сколько мы могли заметить, довольно большим уважением. Чукча редко что-нибудь отдавал, заключал условие или на что-нибудь решался, не посоветовавшись с женой, и весьма часто последняя настаивала на своем вопреки мужу. Жены покупаются и ценятся не столько по красоте, как по уму и проворству невесты. Многоженство в обоих племенах дозволяется, но оседлые по бедности редко этим пользуются; мы не встречали ни одного двоеженца. Некоторые покупают детей женского пола, которых назначают себе в жены. Так, видели мы у приятеля нашего Хатыргина 10-летнюю девочку, которую он купил, прогнав свою первую жену по причине какой-то болезни. Это спекуляция; ребенок стоит дешевле, зато может умереть, не достигнув совершеннолетия. Муж удаляет от себя жену, когда захочет.
Ребят кормят по 3 и по 4 года; нередко случается видеть у груди младенца, который в то же время для забавы душит и заставляет визжать огромного пса.
Намоллы – добрый, смирный, робкий народ, но без недоверия, когда не имеет причины подозревать насилие, притом веселый. Молодежь их часто расшевеливала матросов наших и заставляла бегать с собой взапуски, бороться и пр. Они искусны в разных гимнастических играх; метко бросают камни из пращи шагов за сто, бегают колесом и пр. Девушки прыгают через веревку довольно неискусно. Но самая забавная вещь – это скачка на лахтаках. Вокруг целой моржовой шкуры привязываются 10 или 12 петель ременных, за которые взявшись столько же или больше человек, под лад протяжной песни попеременно ослабляют и вдруг вытягивают кожу, подбрасывая тем стоящего на ней на сажень и выше. Нужна большая сноровка, чтобы, упав с такой высоты на слабую кожу, не потерять равновесия и быть готовым вслед за тем к новому прыжку. Искусницы делают притом разные жесты руками и ногами, вертятся кругом и т. п. Но всего смешнее, когда явится неумеющий; потеряв равновесие, почти нельзя уже поправиться, а держащие кожу стараются между тем бросать eго как можно выше, не дают ему соскочить на землю и заставляют падать на кожу то лицом, то навзничь, пока он не вымолит себе помилования.
Все без исключения чукчи, нами встреченные, – страстные охотники до табаку, который употребляют на всевозможный манер, но более всего курят. Каждый имеет трубку, ими щеголяют, оправляя их в жесть и свинец, и носят в чехле за сапогом. Пристрастие к этому зелью так велико, что все нужнейшие им вещи ставятся ниже; не имеющий его предпочтет лист табаку топору или котлу; при встрече, при прощании табак необходим, без него нельзя с последним из них свести знакомства. Для сохранения этой драгоценности изобрели они трубки, выдалбливаемые из толстого куска дерева: в пустоту кладутся мелкие деревянные стружки, которые от проходящего через них дыма так напитываются табачным маслом, что скоро делаются крепче (и, стало быть, на их вкус лучше) самого табаку: эти стружки служат для других, и так до нескольких раз.
Наравне со всеми народами Восточной Сибири чукчи держатся шаманства. Звание шамана, кажется, не доставляет особенного уважения, и ремесло их ограничивается лечением больных и фиглярством. Жертвоприношение дозволяется всякому: оленные чукчи приносят в жертву оленей, намоллы – собак. Последние, по заклании собаки, кладут ее на землю брюхом, разрезают кожу по спине от головы до хвоста, распяливают рот и растягают внутренности по земле в разных направлениях. На расспросы мои мог я в ответ получить только, что они это делают для того же, для чего мы крестимся и кланяемся. При всех моих стараниях не мог я узнать ничего связного о религиозных их понятиях: да, вероятно, связных понятий они и сами не имеют. Сказывали только, что есть духи на небе и в воде, что по смерти люди идут на небо, что добрым там бывает лучше, нежели злым, и т. п.
Ближайшие к Беринговому проливу оседлые чукчи имеют постоянные сношения с соседними американцами, которых называют «энкарнгауле». Они посещают друг друга для торговли. С русскими оседлые чукчи этой части берега постоянно не сносятся, а получают нужные им европейские произведения через кочующих своих соседей, которые половину своего времени проводят у них. Оленные чукчи оставляют тундры свои в конце зимы, рассчитывая так, чтобы поспеть к морю с последним снегом. Табуны свои располагают в небольшом отдалении от селений намоллов, подыскивая лучшие пастбища, и для этой причины переходят часто с места на место. Тут остаются они до заморозков, то есть до исхода сентября. Во все это время торгуют с оседлыми: берут от них моржовые лахтаки (на подошвы), невыделанные тюленьи шкуры для чемоданов и тому подобного, китовый и тюлений жир и моржовую кость, платя за то живыми оленями, оленьими шкурами, железными вещами (ножи, рогатины и пр.), котлами железными и медными и табаком.
